— Ты обещал рассказать мне про кодовую фразу. Ну, ваш с Семенычем пароль про кошку и птичку. — Варя как могла отвлекала старика от желания посидеть на мокрой травке.

— О-о-о… давно это было… Всё началось с того, что как-то раз я решил возомнить себя Всевидящим Оком!

— Чего? Ха! Серьезно?

— Слушай, — отмахнулся старик, — мне тогда лет тридцать пять стукнуло. Мне казалось, что талант мой безмерен и мою руку направляет сам Всевышний, даруя людям через меня свое слово. Божье слово! — Иннокентий взмахнул невидимой кистью в воздухе, оставляя прозрачный мазок. — Я был Пророком! Все мои картины рассказывали о неистовой чистоте и… Вечности!

— Все, что ты сейчас сказал… Хм. Это очень и очень странно! Но допустим. Все люди искусства немного того, с прибабахом, — заявила Варя. — Но причем тут та фраза?

— Это не конец! — ответил Иннокентий, не замечая колкостей в свой адрес. — И вот повадились люди ходить ко мне и просить: «О, Иннокентий, нарисуйте меня красивой, вечно здоровой и молодой!». Я писал их портреты! Но рука не давала мне шанса на ложь. Она наказывала меня. Вместо чистой юношеской кожи, я рисовал дряблую и обвисшую… Кхм, как у меня сейчас… — Иннокентий провел рукой по подбородку, оголяя все прелести старости, а затем улыбнулся во весь рот — зубов у него почти и не осталось.

— Ага! То есть, вместо того чтобы омолаживать клиентов на картинах, ты их, наоборот, состаривал. Угу… — Все еще не доходило до Вари. — Слушай, дай-ка я твой лоб потрогаю, а то по ладони ни черта непонятно… У-у, дедуля, да у тебя жар! Ты бредишь!

— Может, у меня и жар, милочка, — не выходил из образа Иннокентий, — но история эта правдива от первого слова до последнего!

— Ладно, продолжай. Все равно идем.

— Я отдавал людям их портреты и рассказывал про то, что мне пришло видение. Что сам Бог велел мне раскрывать лик людской лишь в правом виде.

— Правом виде? — перебила Варя. — Что ещё за правый вид?

— Ну, что бы правду было видно, а не обман! В правом, правильном, правдивом…

— Ну, так ты так и говори! — усмехнулась девушка.

— Ну, так я так и сказал! Как говорится, проблема восприятия — это проблема зрителя, а не творца, — передразнивал старик. — Итак… Многие соглашались, принимали картины. Некоторым, сильно вспыльчивым, я их просто дарил. Но однажды пришел ко мне один бандит.

— Ты гонишь!

— Фу, что за сленг?! "Гонишь"! Ты серьезно? Но вернёмся к моей истории. — Иннокентий как следует шмыгнул носом и продолжил: — Бандит тот кошек сильно любил. Пришел он, значит, и говорит: «Хочу, мол, чтобы ты кошку мою нарисовал. Она у меня такая-сякая, вся пушистая-распушистая, но старая совсем". Притащил эту кошку с собой! "Ты, — говорит мне, — сделай её веселой, игривой. Хочу такой её запомнить». А я же Всевидящее Око, рука моя — Святая! А тот и не знал… А я вот все знал! Я знал, что этот ворюга не жалеет девчонок с нашего рынка. Что трясет с них втридорога! Девочки за копейки овощи и шмотки продают, а он им шанса не дает хоть чуть-чуть деньжат подкопить! Они в огородах себе спины ломают да за машинками слепнут! Вор! А-а-апхчи! Да что ж такое?!

— Тише-тише! Ты не перестарайся!

— Сажусь я, значит, за работу. Пишу его дохлую кошку. В прямом смысле этого слова. Бандит пока чаи гоняет на кухне, я дорисовал, в рамку вставил, зову его, тот подходит, смотрит и… Хлобысь мне холстом по голове! Да так, что аж раму до плеч натянул. Представляешь?

— Нет! Не может быть! — воскликнула Варя.

— Да! Именно так и было! Рама узкая, меня по швам обхватила, я почувствовал себя птичкой в клетке. Думаю, сейчас этот бандюган как даст по башке… И все! Но тот, слава Богу, ушел, пнув табуретку, на которой сидела его кошка. Ха! Та свалилась и побежала к выходу, бандюга её хвать за шкирку и вышел. Я к Семенычу. Уж больно мне хотелось запечатлеть этот момент в памяти! Стучу ногой в дверь, тот открывает. Я стою перед ним и говорю: «Птичка в клетке, кот под табуреткой». — Иннокентий взял паузу и уставился на Варю в ожидании оценки его юмора. Та лишь скривила лицо.

— Ты это сейчас серьезно?

— А что? — все так же ждал реакцию от девушки старик.

— Ты ничего поумнее не мог придумать, кроме этой тупой фразы?

— Да ты молодая, глупая и ничего не понимаешь! — махнул он рукой. — Тогда это казалось настолько смешным, что после этого случая обо мне все говорили! Все бабоньки со двора были мои! Ох, Нина, помню, ревновала сильно… А сколько шуток мы придумывали, сколько эмоций пережили. В общем, мы с Семенычем тогда, по пьянке, договорились, что эта фраза станет нашим паролем, в случае если какой-то очередной бандюган вдруг заявится на наш рынок, мы его опустим по самые…

— Так, подожди! А как же предыстория про божественную руку?

— После этого случая я какое-то время не писал картины. Все мое внимание приковали бабоньки, тогда ещё молодухи в самом соку, да рынок, на котором они работали. Там много разных историй происходило. Там я и в загулы уходить начал… Потом мне это надоело и я вернулся к картинам, но пророком уже себя не мнил. Писал, что хотел, от души. В церковь ходить с Ниночкой начал. Да и за ту картину с кошкой мне до сих пор очень стыдно. Животные… Они же как мы… как люди. С ними нельзя обращаться жестоко.

— М-да! — протянула Варя. — Я думаю, на этом стоит закончить.

— Ну, историю я тебе рассказал! Сама попросила.

— Не знаю теперь, стоило ли вообще спрашивать? Ничего безумнее я не слышала. Ладно, давай сосредоточимся. Мы подходим.

Иннокентий тряхнул головой, отгоняя нахлынувшие воспоминания, и осмотрелся. Высокие деревья остались где-то позади, солнышко упрямо пробивалось через облака и начинало припекать, но несмотря на это старика бил озноб.

Впереди начинался жилой район, утыканный новенькими многоэтажками. Едва погода прояснилась, как на улицу начали вываливаться шумные компании, решившие подышать свежим воздухом в свой выходной день. Неподалеку слышался аромат костров, на которых уличные повара