— А чем я могу помочь? Дети усыновляются через дома малютки или через интернаты. Роддома этими проблемами не занимаются.

— Да, но вопрос в том, в какой дом малютки попали младенцы? Мы подумали, что если Киселева работала у вас, то и рожала здесь же. В вашем архиве должны сохраниться записи, куда эти дети были направлены.

— Но вы же понимаете, такую информацию мы обычно не разглашаем.

— Других шансов отследить дальнейшую судьбу малюток нет. Вы же не хотите лишить брошенных сироток нескольких миллионов в твердо конвертируемой валюте?

— Не хочу, — отрицательно замотал головой главврач и даже отмахнулся руками, показывая, насколько сильно не хочет. — Я сделаю исключение только ради вашей программы. В нашем архиве наверняка имеются необходимые записи.

— Мне еще понадобится отдел кадров, — добавила я, скручивая быка за рога. — Возможно, в личном деле Киселевой найдутся какие-то интересные для меня данные.

— Хорошо… Но должен вас предупредить, в архиве сотни регистрационных журналов. Если не знать точно хотя бы год рождения…

— Ничего, я попробую. Не получится самостоятельно, привлеку дополнительные силы.

Главврач вызвал секретаршу и дал ей распоряжение сопроводить меня по инстанциям и обеспечить там любовь, почет и уважение. Мысленно я воспела хвалебную песнь популярной российской телепрограмме.

В отделе кадров нас встретила хмурая грымза неопределенного возраста в не слишком свежем белом халате и стоптанных босоножках «прощай молодость». Уяснив причину нашего визита, она долго причитала, поскольку личные дела бывших сотрудников хранились отдельно в огромной кладовке и никак не систематизированы. Но перечить указаниям высшего руководства кадровичка не посмела и нехотя удалилась на поиски. Некоторое время спустя она вручила мне доисторическую картонную папочку с оторванными завязками.

Я углубилась в ее изучение, хотя изучать было особенно нечего. В краткой автобиографии значилось, что Киселева воспитывалась в детдоме где-то под Рязанью, потом работала санитаркой в больнице и училась в медицинском училище. Дальше следовала запись в учетном листке о приеме ее на работу в роддом, датированная июлем шестьдесят восьмого года. Несколько отметок о внутренних переводах и мелких поощрениях. И ни слова о детях, что, впрочем, естественно, если женщина отказалась от них сразу после родов. Закончив знакомство с личным делом, я попросила грымзу подсказать мне имена сотрудников, которые работают в роддоме с конца шестидесятых. К моему удивлению, эта просьба затруднений не вызвала. Совсем недавно по поводу какого-то юбилея местного масштаба старейших работников чествовали и награждали грамотами. Но, как оказалась, тех, кто меня интересует, осталось при делах лишь двое: электрик Митрич и нянечка Тамара Никандровна, обитающая в отделении хирургии. Другие старейшины коллектива трудятся в роддоме в лучшем случае с середины семидесятых.

Старенького электрика я отмела сразу, а вот с няней решила поговорить, надеясь отыскать ее на работе. Секретарша главврача с готовностью проводила меня в хирургию. Мне повезло: только в конце прошлой недели Тамара Никандровна вышла из отпуска, и мы уединились с ней в ординаторской.

Программу «Жди меня» пожилая женщина тоже смотрела и любила, поэтому пошла на контакт охотно. Да, Оксану Тихоновну знала достаточно хорошо, много лет трудились практически бок о бок, но близко никогда не дружили. Киселева вообще ни с кем на работе не дружила, была замкнутой и, по мнению коллег, слишком высоко нос задирала. А уж после того, как она от родных детей отказалась, ее совсем сторониться стали. Как только ее тогда не уговаривали! Даже квартиру двухкомнатную дать обещали по случаю увеличения семьи. Но своенравная медсестра стояла на своем: не нужны, мол, мне лишние хлопоты, государство о детях лучше позаботится…

Увы, годы рождения младенцев Киселевой Тамара Никандровна вспомнить не смогла даже приблизительно. Затем секретарша отвела меня в подвальное помещение, в котором располагался архив, и оставила там на попечение совсем юной девчонки Кати, ведавшей «амбарными» книгами. Выполняя распоряжение главврача, она суетилась изо всех сил. Причем ее суета была совершенно бестолковой: девушка выхватывала с полок пыльные регистрационные журналы просто наобум. «Такой хоккей нам не нужен», — рассудила я и решила упорядочить процесс поиска.

Если Киселева принята на работу в июле шестьдесят восьмого, то рискну предположить, что беременной на тот момент она не была, а если и была, то на начальном сроке. Отсюда следует, что листать журналы надо с начала шестьдесят девятого года и максимум до середины восьмидесятых. Вряд ли женщина отважилась рожать ближе к сорока.

Фронт работ, таким образом, получился немалый. На каждый год приходилось по десятку толстенных книжек, исписанных корявым бисером. Кто бы мог подумать, что во времена расцвета социализма в одном только роддоме нашего города на свет появлялось до двадцати младенцев каждые сутки. Сегодня по статистике ежедневная рождаемость во всех вместе взятых городских роддомах редко превышает тридцать-сорок малышей. Что говорить, рыночная экономика свалилась на людей как снег на голову. Один ребенок в семье — уже подвиг, двое — недоразумение по причине поздней диагностики беременности, трое — пьяная безответственность.

Исполненные энтузиазма, я и Катя принялись за работу. Титаническими усилиями за час мы проштудировали записи примерно за полтора года. В них нашлось несколько рожениц Киселевых, но инициалы у всех были другие. С такими темпами здесь придется провести весь завтрашний день.

От архивной пыли неприятно щекотало в носу. Хорошо хоть Антонину с ее аллергией с собой не притащила. Решив устроить себе небольшой перекур, я выбралась на улицу. Ужасно не хочется торчать в этом пыльном архиве и завтра. И вообще, что я потеряла в роддоме? Зачем мне сдались эти младенцы? Ну, предположим, удастся их разыскать… Вероятность того, что подросшие дети как-то причастны к смерти бессовестной мамочки, близка к нулю. Вариант с усыновлением у меня тоже никак не склеивается. Правда, если…

Я лихорадочно затушила сигарету и метнулась назад в архив. Катя как раз добралась до сентября семидесятого. Схватив с полки журнал за июль семьдесят шестого года, я перелистнула странички на конец месяца. Двадцать пятое число. Указательный палец побежал по строчкам. Есть! «Сереброва Нина Витальевна. Девочка, 3300 гр., 52 см, без патологий. Выписана 4 августа…» Дальше следовали подробные записи об общем состоянии здоровья роженицы и новорожденной. Выходит, я появилась на свет именно в этом роддоме.

Сей факт почему-то дома никогда не обсуждался. Или, может, я просто никогда не заостряла на этом внимание.

Предположим, моя начальная догадка верна… Я побежала глазами по странице. Нет. Ничего. Пусто. А двадцать четвертое июля? Опять ничего. Двадцать шестое… Эврика! Вот оно! «Киселева Оксана Тихоновна. Девочка, 3500 гр., 50 см, без патологий. Отказ. Направлена в дом малютки № 3, 5 августа…»

Я перечитала запись еще несколько раз, одолеваемая чувством глубокого разочарования. Честно говоря, согласно моей сумасбродной версии тут должно было быть написано, что младенец умер. Это стало бы разгадкой. Долгожданный ребенок Серебровых умирает при родах, и шансов на новую беременность нет практически никаких. Искусственное оплодотворение в те времена если и существовало, то в зародышевом состоянии, а тему суррогатного материнства не рискнул бы развить даже самый смелый советский фантаст. Киселева рожает здоровую девочку, но в документах пишут, что младенец скончался. Мои родители получают здорового розовощекого карапуза — то есть меня, — а Оксана Тихоновна и кто-то еще из медперсонала — солидную материальную компенсацию. В записях все чисто. Одна девочка умерла, вторая на законных основаниях выписана из роддома.