— Охотно доставлю удовольствие вам, господин генерал,вам, господин барон. Прошу за мной, гос-с-сти дорогие...

Гуськом проследовали в кабинет. — Федька! А нудобудь-ка ты мне шахматы — гостям показать.

— Какие шахматы, барин? Не ведаю я никаких шахмат.

Ох, морока... Лишь пообещав выдрать Федьку до полной потерисознания, Лопухин заставил его начать поиски коробки, которая, конечно, оказаласьзасунутой в сущую чертову задницу. Все это время Кейт и Остерман сидели молча,с терпеливыми улыбками на лицах.

Ну вот, наконец-то! В одном из сундуков сыскалась коробка,но открыть ее Кейт не позволил: выхватил из Федюшиных рук, залюбовался тонкой,белой, напоминающей паутинку резьбой, которая украшала крышку.

— Как сказал бы мой приятель де Лириа, клянусь кровьюХристовой, что никогда в жизни я не видывал ничего подобного! И если таковакоробка, могу себе представить, каковы должны быть сами фигурки!

Кейт затаив дыхание отколупнул ногтем крючочек, на коемдержалась крышка, откинул ее... и в то же время выражение восхищенного,трогательного, почти детского ожидания на его лице сменилось несказаннымизумлением.

— Как... что это? — воскликнул он, глядя наОстермана, словно приглашая и его тоже разделить это недоумение.

Андрей Иванович приблизился, заглянул в коробку — и,очевидно, тоже не поверил своим глазам, которые просто-таки полезли на лоб.

«Да что там такое? Может, кто-то спер шахматы, может, коробкапуста?»

Степан Васильевич вскочил с кресла, в котором только чтоупокоился, удобно пристроив на спинке ноющую голову, а на подлокотник — руку,ушибленную давеча при падении с кровати, и тоже заглянул в коробку.

Нет, все тридцать две шахматные фигурки, как одна, лежали насвоих местах. Белые изображали воинов государевой армии, царя с царицею, ну ачерные — шведов да татар вперемежку. Белое, черное... и еще что-то ярко-синеемелькнуло вдруг в коробке. Что такое? Степан Васильевич тупо уставился на изящныйфлакончик с золотой крышечкой. Отродясь не было у него такой вещицы. Авпрочем... где-то он уже видел этот флакон. Ну конечно! Именно его показывалКейт при первой встрече. Какой-то был налит в него яд... или лекарство...название диковинное, Степан Васильевич и позабыл уже.

Как этот флакон попал в коробку?

— Что это значит? — послышался голос Кейта, и,взглянув на гостя, Степан Васильевич поразился изменению его лица. Теперь онобыло суровым, обвиняющим. — Как сюда попал флакон с тинктурой моруа? Яполагал, что его украл у меня неизвестный злоумышленник, а оказывается...Извольте объясниться, сударь!

— Стой, стой, кому говорят! — раздались незнакомыемужские голоса. — Жить надоело, сволочь? Стой!

Снова грянул выстрел, потом другой. Карета содрогнулась.

— Дурак! Чертова сила! — надсаживались мужскиеголоса. — Не стреляй в карету! Заденешь кого не надо — я тебя тогда!..

Дальше Екатерина не слышала: ее резко перекатило по полу —испуганные грохотом кони заметались, а кучер почему-то ничего не делал, чтобысдержать их.

— Держи коней, — завопил кто-то. — Как бы неопрокинулся возок!

Кто-то схватил Екатерину за плечи и начал тянуть вверх,пытаясь поднять, посадить. Она с трудом приоткрыла затуманенные глаза и увиделасовсем близко встревоженное лицо Даши.

— Катюша, ты жива? — спросила та шепотом, иЕкатерину почему-то не обидело это обращение, хотя вообще-то она терпеть немогла имя «Катюша», ужасно злилась, когда ее так называли.

— Что это? — с трудом выговорила Екатерина.

— Не знаю. Кажется, на нас напали. Они стреляли... оГосподи!

Карету снова тряхнуло, повело в сторону. Истошно ржали кони.

Екатерина глянула на Дашу дикими глазами и, к своемуизумлению, обнаружила, что та, хоть и встревожена, однако держится спокойно, небьется в истерике, не плачет. Сама же Екатерина не могла скрыть страха. Вотпопалась так попалась! Ходили слухи, что в лесах вдоль большой дорогисобираются шайки, грабят, а то и убивают прохожих-проезжих, оттого в путьобычно пускались по нескольку человек, повозки и телеги составляли целый обоз,к которому не всякий осмеливался подступиться. Долгорукие всегда путешествовалипод надежной охраной своих гайдуков, а если ехали с государем, тут вообщестражников было больше, чем путешественников. И в тот именно раз, когдаЕкатерина поехала одна... Как мог, ну как мог отец это допустить, что это ему вголову взбрело, что оставил дочь без всякой охраны? Теперь их ограбят, а то иубьют, да небось сначала надругаются...

Быть изнасилованной каким-то грубым мужиком, а потом он жееще и придушит?! Мысли беспорядочно заметались, Екатерина в ужасе вскинулась,теряя разум от страха, но Дашины руки вдруг сильно сжали ее плечи, серыенапряженные глаза встретились с синими — до смерти испуганными.

— Очнись! — приказала Даша. — Не время головутерять — потом не найдешь. Давай-ка за мной.

Она поползла на коленях, придерживаясь за сиденья, потомучто карета застыла в нелепом положении, изрядно завалившись набок. Наверное,она зацепилась за какую-нибудь коряжину, за ствол поваленного дерева, завыступивший корень, в конце концов, оттого только дергалась, будто умирающий впоследних судорогах, но не трогалась с места. Дергали ее перепуганные кони,которые пытались бежать, но не могли. Одна дверца кареты была обращена чуть лине к небесам, другая кренилась к земле. Постепенно до Екатерины дошло то, что,должно быть, сразу смекнула Даша: шум слышен только с одной стороны, а с другойтихо, наверное, там никого нет. И если удастся выскользнуть из кареты и убежатьв лес...

Платье, слишком пышное, с обширными фижмами [18], мешалодвигаться, застревало между сиденьями. Екатерина представила, каково ей будет вэтом платье бежать по лесу, — и чуть не заплакала от отчаяния. А туфелькина тонкой, мягкой подошве?! Да она и шагу не сделает! То ли дело было бы вовчерашней амазонке и в легких полусапожках! Даша в ее простом, сарафанчикедвигалась куда проворнее, но, надо отдать ей справедливость, помогалапротиснуться и Екатерине с ее злополучными юбками.

Даша первая оказалась у дверцы и уже начала нашариватьзасовчик, как вдруг всплеснула руками:

— О Господи, а про Мавруху-то мы забыли! — Изакричала громким шепотом: — Мавра! Мавруха! Окаянная девка, вылезай скорей, нето убьют!