Даша сидела как на иголках. Екатерина заметила, что «замарашка»поглядывает на нее растерянно, лицо ее было озадаченным. Внезапно наклонилась изаглянула под сиденье. Все пространство было забрано переборкою, так что самосиденье, обитое шитым бархатом, служило крышкой для большого сундука. Бросивеще один удивленный взгляд на Екатерину, Даша вскочила, с силой откинула крышку— да так и ахнула.

Екатерина сорвалась со своего сиденья, заглянула под Дашино— и тоже громко ахнула, потому что увидела лежавшую там и сладко спавшую...Мавруху!

— Вот те на! — воскликнула Даша. — Значит,это от нее так разило всю дорогу! А я думала, уж не протухло ли что в сундуке.

— Как она сюда попала? — все еще не веря своимглазам, пробормотала Екатерина. — Зачем залезла? Чего хотела?

И нахмурилась, вспомнив крик, вспугнувший их с Миллесимо, апотом кожаный пояс, найденный в траве. Что, если и в самом деле их с Альфредомвидела Мавруха? Что, если она увязалась за Екатериной, рассчитывая припугнутьее увиденным?

Да нет, едва ли. Ну откуда такая тонкость расчетов уполоумной девки? Небось притащилась из лесу, шаталась по имению ночью, забрелана конюшню, захотела спать, залезла в карету... Екатерина с тоской покачалаголовой. Ей не хотелось проверять свои догадки. Хотелось, чтобы Маврухи тут небыло, чтобы она исчезла невесть куда. Эта тварь еще опаснее Даши. Ведь скорбнымразумом закон не писан, они не ведают, что творят. Кто может остановитьМавруху, если она и впрямь видела Екатерину и ее любовника и захочет трепать обэтом налево и направо?.. Может, ей и не поверят, но всяк сочтет, что дыма безогня не бывает.

Надо что-то делать. Надо заставить ее замолчать.

Екатерина сунула руку в карман, нашитый изнутри меж складокпышного дорожного платья, и стиснула золотую крышечку розового каменногососуда, который нашла вчера в лесу. Кстати сказать, открывался он очень просто,они с Миллесимо не поняли этого, а вечером в своей спальне, так и этак вертякрышечку, Екатерина поняла: ее надо сперва сильно прижать, а потом потянутьвверх. И тогда она отвинчивалась очень легко. Наверное, благодаря этой хитростикрышечка прилегала очень плотно и надежно охраняла темную, густую,золотисто-зеленую жидкость с острым запахом лаврового листа. На духи это малопоходило, на нюхательную соль тоже. Ведь запах нюхательной соли проясняетсознание, а у Екатерины слегка закружилась голова, стоило ей вдохнуть ароматстранной жидкости. Она решила не рисковать, и, как велико ни было искушениелизнуть неведомую жидкость, поскорее завинтила крышечку.

Бог его знает, а вдруг там яд? Лизнешь его — и тут же умрешьв страшных судорогах. Или, что еще хуже, это медленно действующий яд, какими,судя по рассказам, пользовались знаменитая отравительница Екатерина Медичи и еепридворный медик Козимо Руджиери. Попробуешь его, не ощутив никакихнеудобств, — и не узнаешь, что смерть уже поселилась в твоем теле, ждет,когда настанет миг — и она заставит твое сердце замереть...

Нет, пробовать таинственную жидкость Екатерина несобиралась, хотя самая мысль, что в руки попал яд, ей страшно понравилась. Этодавало ощущение неограниченной власти над людьми, тайную силу. Ведь стоитЕкатерине разозлиться на кого-то, она может незаметно подлить яд этому человекув еду или питье, а он даже не заподозрит, откуда пришла смерть...

Всю ночь она упивалась своей тайной властью над людьми, аутром, с первой молитвой, настало просветление. Сделалось стыдно, Екатеринаподальше отогнала мысли о яде, однако... однако, одеваясь, первым делом сунуласосудец в карман. И сейчас вспомнила о нем, подумав: вот средство заставитьМавруху замолчать. Знать бы наверняка, сразу подействует яд или через какое-товремя?

«А может, это вовсе не яд, а какое-то лекарство? —вдруг насмешливо спросил ее внутренний голос. — Напоишь Мавруху, а онапотом еще сто лет проживет! Небось обхохочешься!»

Да, знать бы наверняка, но не узнаешь, не испытав зелья наком-нибудь.

— А, проснулась, проклятущая! — воскликнула вдругДаша, и Екатерина удивилась силе ненависти, прозвучавшей в ее голосе. Господи,она и позабыла, что у девушки тоже есть причины ненавидеть дочь НикодимаСажина. Небось Даша так же жаждет Маврухиной смерти, как и она сама. И еслирешиться попробовать на Маврухе яд, Даша не станет потом обличатьотравительницу.

Екатерина едва не засмеялась от этой мысли, но при взглядена сонное, запухшее Маврухино лицо брезгливо скривилась. Та оглядывалась стаким тупым выражением, что возникало сомнение, да есть ли вообще в ее кудлатойголове хоть подобие разума. Но вот глаза ее остановились на лице Екатерины, и вних что-то блеснуло.

— А порточки-то серенькие, шелковенькие, —невнятно говорила она. — А ножкой дрыг, дрыг... ах, сласть!

Екатерина почувствовала, что бледнеет. Вчера на Альфредебыли серые панталоны, туго облегающие его стройные, сильные ноги. НеужелиМавруха все-таки подглядывала за их свиданием?! Сейчас Екатерина была готова нетолько отравить ее, но заодно и застрелить, а вдобавок ударить ножом. Беда, небыло под рукой ни кинжала, ни пистолета.

— А ну, вылезай отсюда, грязная тварь! — крикнулагрубо. — Эй, Филя, останови! Стой!

С этими словами она отдернула занавеску, высунулась было...и едва не оглохла от звука выстрела. Пистолет, чудилось, разрядили ей в лицо,Екатерину ослепило вспышкой, и она, отпрянув, рухнула навзничь на пол каретыпочти без чувств.

— Проснись! Степан! Степан Васильевич! Да проснись же!

Голос настойчиво пробивался к затуманенному сознанию, аЛопухину казалось, что кто-то бьет его по левому виску молоточком. Экая пыткабесчеловечная!

С трудом удалось понять, что голос был женский. Уродится жестоль злобная тварь, чтобы бить беспомощного человека по голове! Узнать бы, ктотакая, — своими руками придушил бы, чтобы не мучила людей.

— Ну вставай, вставай же, идол! Открой глаза! Так,что-то знакомое... Ну конечно, это голос его жены, красавицы Натальи Федоровны!Красавицы, ха! Слушая этот исполненный ненависти голос, можно подумать, что сиискрипучие звуки издает безобразное, сгорбленное, косматое, морщинистоечудовище.

Ну и кому охота открывать глаза, чтобы увидеть этакуюбабу-ягу? Дураков нет!

Степан Васильевич тяжело повернулся на бок и потянул наголову одеяло, чтобы хоть как-то защититься от «бабы-яги», однако в тот же мигодеяло было с него сорвано. Попытался спрятать голову под подушкой, но иподушку вырвали немилосердные руки. Мало того! Его начали бить этой тяжелой,плотно набитой птичьим пером, отсыревшей, сбившейся в тяжелый ком подушкой поизмученной голове!