Да, Нора. Какая такая подложка? Вот в этом вся проблема лжи. Она всегда множится. И в данный момент в голове у меня совершенно пусто.

– О чем мы говорим?

О, слава богу. Мэддокс спешит на помощь. Он встает между доктором Карлайлом и мной.

– О подложке, – медленно и весомо отвечаю я, выразительно глядя на него. – Ну, всякие дополнительные защитные настилы по краям платформы…

Он тут же все понимает. Клянусь, он бы мог выиграть приз по красноречию.

– О, верно. Я хотел спросить вас, доктор К. Не возражаете, если мы позаимствуем гимнастические маты из спортзала?

Доктор Карлайл хмурится:

– Спортзал закрыт на лето.

– Вот именно! Значит, матами никто не пользуется.

Мэддокс расплывается в своей самой милой улыбке, а доктор Карлайл, похоже, начал колебаться. Я прикусываю губу.

– Всегда лучше перестраховаться, – осторожно добавляю я.

– Нет, правда. – Мэддокс показывает на меня большим пальцем. – Особенно рядом с ней.

Его лицо становится очень мрачным, и мне приходится скривить рот, чтобы не рассмеяться. Могу поклясться, что доктор Карлайл и сам готов расхохотаться, но он все еще строго смотрит на нас.

– Ладно, сделайте побольше настилов. Продолжайте.

Как только за ним захлопывается дверь, колени Мэддокса подгибаются, и он падает на пол, прикрывая глаза рукой, его буквально душит смех. Я опускаюсь на колени рядом с ним, и он садится.

– Подложка? Нора, какого черта?

– Извини! Он выглядел очень встревоженным.

– Встревоженным из-за чего? Это же всего метр от земли!

– Теоретически, если кто-то упадет с платформы…

– Никто не упадет! – Мэддокс указывает на мой ноутбук. – Разве ты не показала ему программу?

– Ну, в случае если программа по какой-то причине не сработает…

– Она сработает. – Он улыбается мне той же озорной улыбкой, что и доктору Карлайлу несколько минут назад. – Я полностью доверяю вашим навыкам разработки программного обеспечения, мисс Вайнберг.

Черт возьми, он хорош. Можно подумать, что его приемчики не должны влиять на меня, ведь я точно знаю, что он делает. Но нет. Похоже, это не работает. Он берет меня за руку и поднимает нас обоих на ноги. Затем поворачивает на свет мой ушибленный большой палец, чтобы осмотреть его.

– Однако ваши навыки работы с молотком оставляют желать лучшего.

Когда он пододвигается ближе, я слышу дразнящие нотки в его голосе. Он склоняется надо мной. Если кто-нибудь такой же неуклюжий, как я, сейчас резко вскинет голову, то обязательно ударится лбом о его челюсть. Но я все-таки не настолько неуклюжа. Я наклоняю голову набок, прежде чем поднять взгляд. Он улыбается мне, и в его глазах все еще пляшут озорные огоньки. Я изо всех сил стараюсь нахмуриться, но не могу и улыбаюсь в ответ. Кажется, в данный момент я не могу полностью контролировать свои губы. Или легкие. Или, возможно, сердце.

Он собирается поцеловать меня. Здесь. Сейчас. Странно, насколько ясно я это понимаю, учитывая, что моя нервная система меня вообще не слушается. Время будто остановилось, и я не могу ничего обдумывать и анализировать до тех пор, пока его губы не коснутся моих.

Наверное, именно так и происходит, когда ты умираешь. Говорят, что в момент смерти вся жизнь проносится перед глазами, но раньше я этого не понимала. Например, откуда у человека возьмется время, чтобы пересмотреть всю свою жизнь всего лишь за несколько секунд до своего конца? Но теперь я это прекрасно понимаю. Когда ты оказываешься лицом к лицу с тем, что, как ты всегда знала, однажды случится, и все же думала, что оно никогда не произойдет, – каким-то образом в это мгновение мысли проносятся просто с бешеной скоростью. У тебя есть время, чтобы мыслить ясно. Чтобы осознать, что будет дальше. Чтобы сказать себе: «Вот оно».

Вот оно, Нора. То самое. Вот как это происходит. Мой первый поцелуй.

– Хм-м… Ты в порядке?

Я открываю глаза.

Мэддокс застыл в нескольких дюймах от моего лица. Я все еще держу его за руку. Но мы не целуемся. Какого черта?!

Он гладит мой поврежденный палец.

– Ты потеряла сознание от внутренней потери крови?

Теперь я действительно смотрю на него сердито. Я убираю руку, показываю ему язык, надеясь, что он не заметит моего разочарования, и поворачиваюсь к нашей недостроенной платформе:

– Наверное, нам стоит продолжить заниматься делами.

Он хватает меня за локоть:

– Постой! Подожди! – Его голос звучит напряженно. Я перестала пытаться понять этого парня. – Где твои очки? – спрашивает он. Он замечает мой рюкзак, оставшийся лежать в углу нашей самодельной платформы. – Иди возьми их! Надень!

Зачем? Чтобы наши аватарки снова поцеловались? Нет, с этим покончено.

– Больше никаких подсказок по взаимодействию.

Он поднимает одну бровь.

– Обнаружено взаимное влечение, – говорю я роботизированным компьютерным голосом. – Вы собираетесь предпринять что-либо реальное, Мэддокс? Или спрячетесь, как испуганный маленький кролик, за своей аватаркой?

Он стонет, но не отпускает меня. Притягивает меня ближе, смотрит на мои губы, его дыхание щекочет мне щеку. Но все еще не подходит ближе, а снова отстраняется с непроницаемым выражением лица. Это не похоже на отказ – скорее на тоску с оттенком сожаления. Он вздыхает и прижимается лбом к моему лбу.

– Я не могу – говорит он напряженным голосом. – Все очень сложно.

Все повторяют одно и то же. Риз. Теперь Мэддокс. Клянусь, если еще один человек скажет мне, что все очень сложно, я закричу. Я пихаю его в грудь, но он хватает меня за руку и прижимает ее к своей груди. Я чувствую, как его сердце колотится под моей ладонью.

Он смотрит куда-то за мое плечо, на двойные двери актового зала.

– Я объясню, – тихо говорит он мне. – По-настоящему. Я обещаю. Но не здесь. Позже. Где-нибудь в укромном месте.

Что-то в его лице подсказывает мне, что он говорит серьезно. Он не притворяется. Что-то его пугает.

– Где? В моей комнате?

Он качает головой:

– Нет. Только не в общежитии. Это слишком близко.

Слишком близко к чему? Неужели он так боится Элеоноры? Но почему?

– Ладно, тогда где?

Его кадык ходит вверх и вниз.

– Я пришлю тебе InstaКвест. Позже. Сегодня вечером. После отбоя.

– Я не могу нарушать комендантский час!

– Я позабочусь о камерах.

Он говорит так тихо, что его едва слышно. Мы стоим настолько близко друг к другу, что его губы касаются моего уха. От этого меня бросает в дрожь.