Волков: …вторжение в Чехословакию.

Евтушенко: Да-да. Слава богу, никто у нас этого не заметил, Австралия от нас все-таки далековата. Но меня все время мучили какие-то дурные предчувствия, что вот-вот произойдет нечто ужасное. Вы знаете, у меня были и трагедии личного характера, но никогда в жизни не было страшно, как тогда. А Боря Балтер мне сказал: «Дорогой Женечка, я бы очень хотел думать, как ты. Но я боюсь, вот сейчас вот, в этот момент, когда мы сидим и спорим и ты говоришь: „Я не могу это представить…“ – я боюсь, что, быть может, именно сейчас наши танки пересекают границу».

Потом – я уж забегаю вперед – мы шли с Васей Аксеновым утром. И навстречу украинский письменник[54], не помню его фамилии: «Ребята! Так поздравляю! Так же ж наши танки у Праге! Ну а чего ж? Мы ых кормыли! А воны!» Мы были потрясены. Пошли в столовку с Васей, водки тяпнули – в столовке коктебельской водка продавалась, – и вдруг Вася произнес речь! Там очередь за водкой стояла, и Вася произнес обращенную к ним речугу. Он стал их оскорблять: «Вот вы здесь стоите жалкой толпой бессловесных рабов и даже не знаете, что произошло! Вам все равно!..» Это страшная была речь…

Волков: Так его повело, да?

Евтушенко: Он просто потерял разум! Я понял, что сейчас его будут бить и, возможно, ногами, – я серьезно говорю. И я его увел, потом пошел на местный телеграф, – Вася пошел спать – и отправил телеграммы, читая которые девочка-телеграфисточка всплескивала руками: «Ой, чё делается, чё делается! Вам же попадет так!»

Волков: А что было в телеграммах? Кому вы их отправляли?

Евтушенко: Я несколько телеграмм направил – в поддержку правительства Дубчека и нашему правительству с протестом. Стихов тогда еще не было. А через пару дней, пожалуй, или через день, может быть, я услышал, как мой друг Мирослав Зикмунд – помните: Ганзелка – Зикмунд?…

Волков: Путешественники знаменитые чешские.

Евтушенко: Он говорил по радио «Свободная Прага»: «Женя, дорогой, помнишь, как мы на станции Зима говорили о будущем – о социализме с человеческим лицом? Надо спасать эту замечательную идею! Помнишь, как мы говорили об этом на сеновале у твоего дяди Андрея Иваныча…» – знаете, у меня вся душа перевернулась… «Женя, сейчас к нам входят ваши солдаты, вот они уже идут по нашей лестнице, я думаю, нас закроют. Женя, скажи свое слово…» У меня уже сердце не выдержало, и я написал стихи. А вечером я их читал в доме Волошина.

Волков: Тоже в Коктебеле.

Евтушенко: Да. Кстати, для меня открытие было феноменальное – очень большое! – стихи Максимилиана Волошина о Гражданской войне. С моей точки зрения, он был средним декадентским поэтом до Гражданской войны. А вот его позиция моральная… Вы читали его поэму «Россия»?

Волков: Конечно.

Евтушенко: Вы знаете, ее нужно в школах обязательно преподавать – это гениально! «Великий Петр был первый большевик…» Это потрясающее произведение! И его моральное поведение: приходили красные – Волошин спасал белых, приходили белые – он спасал красных. И это не было показное христианство.

Волков: Он оказался в жизни не декадентом, да?

Евтушенко: Ну совершенно, просто удивительный человек! И его вдова хранила этот его дух, и все эти стихи, которые у нас не печатались, лежали там доступно. Кстати, Чабуа Амирэджиби в лагере эти стихи выучил наизусть, они когда-то, в 1920-х еще годах, напечатаны были в каких-то крымских газетах…

Ну, вернемся в 1968-й. Вы не представляете, что со мной делалось! Вот поверьте, я вам честно говорю: это не было никакой моей смелостью или подвигом – я себя спасал от самоубийства. Если бы я не написал вот этих телеграмм, этого стихотворения, я бы покончил жизнь самоубийством. Я серьезно вам говорю! Другого у меня выхода просто не было.

Так что, повторю, никакой это не подвиг, никакая не смелость, а это было самоспасением для меня. У меня же какие были идеалы? Один из героев моих был Иисус Христос, который прекрасно уживался с другим – с Тилем Уленшпигелем, – это от папы, это его любимый герой был. Я много стихов о Тиле Уленшпигеле написал. Я написал «Марш гёзов», которым горжусь. Андрей Петров к нему музыку написал чудную.

Волков: Да, сам Петров им был доволен, он мне об этом говорил.

Евтушенко: Я иногда ставлю «Марш гёзов» перед своим выступлением, потому что он меня заводит. Коля Караченцов пел ее дивно! Я так любил: «Пепел Клааса стучит в мое сердце…» – это вся моя жизнь была, это моя была идеология! Понимаете? Справедливость, правда, честь, смелость!

А с теми танками у меня есть еще одна история.

Я всегда, как наивный человек, бывал в музеях революции и рассматривал выставленные там книги. Однажды я увидел книгу Анны Антоновской «Великий Моурави», пробитую пулей. Она была в грузинском Музее дружбы народов. И это не подделка какая-то! В Отечественную войну погибло много грузин и людей других национальностей Советского Союза. Вообще, я любил Советский Союз. Я любил вот эту вот возможность братства народов, понимаете? И надеялся на то, что мы покажем пример всему человечеству когда-нибудь. И я – ну чего греха таить – по-мальчишески мечтал о том, что и мои стихи тоже будут находить пробитыми пулями и они тоже храниться будут в музеях! Люди будут погибать за правое дело! А получилось совсем по-другому.