Лида жила так одиноко и незаметно, что об ее исчезновении вьюрковцы узнали только через пару дней, после нового случая. А произошел этот случай на противоположном конце поселка, в даче номер шесть по Лесной улице.

Там обитало семейство Усовых: Максим, Анна и сын их Леша, более известный как Леша-нельзя – именно так родители к нему обычно и обращались. Это он месяц назад сильно отравился ядовитым пасленом, которым ни с того ни с сего заросли во Вьюрках все канавы и обочины.

Усовых во Вьюрках вежливо и молчаливо недолюбливали – примерно так же, как Бероевых. Они тоже не вписывались в благостную старосветскую дачную атмосферу. Не жили тут поколениями, участок не получили как положено, а сами купили, отгрохали здоровенный дом безо всяких резных переплетов и тюлевой веранды, к дому пристроили гараж, тоже огромный, для своего гробоподобного внедорожника, который еле втискивался во вьюрковские улочки. Все у Усовых было крупногабаритное, тяжелое, да и сами они тоже. И Леша-нельзя наелся паслена потому, что привык совать в рот вообще все, чтобы прокормить свой неудержимо растущий организм. Впрочем, пышнотелость и старшим поколением дачников одобрялась как признак здоровья и сытости, и младшим воспринималась снисходительно – любители спортзальной усушки на дачи почти не ездят. Но Усовы, в довершение всего, жили с невероятным напором и шумом. Максим с Анной общались на таких повышенных тонах, что обсуждение обеденного меню или похода на речку соседи принимали поначалу за бурную ссору. Впрочем, и ссор хватало, и Леша-нельзя регулярно получал от родителей по различным частям тела и уносился с ревом. Иногда к Усовым приезжали гости, такие же огромные, на огромных машинах – родня, видимо, – и оглушительно хохотали, поглощая шашлыки под водочку.

Тихой и хрупкой была только Лешина бабушка Лизавета Григорьевна, о почти призрачном существовании которой регулярно забывали даже сами Усовы. Ветхая, белоглазая, она выходила иногда за ворота, дожидалась первого случайного прохожего и путано, долго рассказывала ему всю свою длинную неяркую жизнь.

Все произошло средь бела дня, когда выяснилось, что засорилась труба под туалетом, по которой нечистоты стекали за забор, в лесную канавку. Анна крикнула Максиму, чтобы он немедленно эту трубу прочистил. Максим крикнул из дома, что уже пытался и ничего не вышло, а в лес он идти не намерен, так что придется ставить в сортир ведро, как у всех. Анна ответила, что не хочет, как у всех, а хочет удобно, и пусть Максим попробует еще раз. Максим отказался и оглушительно пожелал ей успеха в трудном ассенизационном деле, раз для нее это так важно. Тут подключился Леша, который крикнул, что не будет собирать малину, потому что в малиннике кто-то ходит и он боится. Разъяренная Анна, возившаяся с трубой и ведрами, отвесила ему незапачканной частью руки подзатыльник и велела делать что сказано. Максим собрался выйти во двор, чтобы сделать сыну внушение. Ревущий Леша тем временем удрал за ворота – он вообще не хотел собирать засиженную клопами малину, а хотел кататься на велосипеде.

Переобуваясь в прихожей – за чистотой в доме жена следила строго, для улицы одна обувь, для дома другая, – Максим услышал снаружи дикий, слишком громкий даже для его привычных ушей визг. Он вылетел за дверь и столкнулся с перепуганной Лизаветой Григорьевной, которая дрожащей рукой указывала на дальний забор и лепетала:

– Мешок… Мешок, черный…

Вежливо отодвинув слабоумную тещу в сторону, Максим направился к дачному туалету. Но Анны там не было. Он растерянно оглядел участок и заметил что-то ярко-желтое в траве рядом с малинником. Это оказалась огромная резиновая перчатка, которую жена, очевидно, надела, чтобы прочистить трубу. Максим брезгливо поднял ее, неожиданно тяжелую и булькающую внутри…

Из перчатки вывалилась окровавленная рука с любимым жениным перстнем на пухлом указательном пальце. Судя по лохмотьям плоти, рука была отгрызена кем-то чуть выше запястья.

Соседи быстро забыли о своей неприязни к семейству Усовых, увидев огромного Максима побелевшим от ужаса и со слезами на выпуклых бычьих глазах. Обыскали весь участок, и соседние дворы, и улицу, но никаких следов Анны не обнаружили. Лизавета Григорьевна, твердившая поначалу про черный мешок, теперь умолкла и только дрожала всем своим невесомым телом.

Люди постепенно прибывали, явились председательша с мужем и активная молодежь в лице Пашки, Никиты и Юки. Посовещавшись, вьюрковцы пришли к выводу, что нечто, напавшее на Анну и, очевидно, сожравшее ее, явилось из леса. И теперь надо готовиться к тому, чтобы держать оборону от неизвестного врага. Только никто не знал, как ее держать.

– Баррикадироваться надо! Забор укреплять! – уверенно заявил старичок Волопас.

– Чем? – развел руками Петухов.

– Доски нужны, мешки с песком, с цементом…

– Мешок, мешок… – встрепенулась Лизавета Григорьевна.

– Цемент я вам не отдам, мне фундамент укреплять, – отрезал Степанов.

– Тут такое творится, а вы – фундамент!

– И что теперь, пусть дом заваливается? А на новый забор в том году по пятерке сдавали, и где он?

– Не на забор, а на водопровод, трубы проржавели.

– Что, воду все-таки отключат? – забеспокоились дачники.

– Охренели совсем?! Тут человека сожрали! – взревел наконец Усов.

Сквозь толпу тем временем деликатно пробирался собаковод Яков Семенович. Он вел на поводке свою овчарку, широкую, как меховая скамейка. Протиснувшись на свободный пятачок в центре круга, он откашлялся, чтобы привлечь внимание.

– Найда, я извиняюсь, умеет брать след, – сообщил Яков Семенович. – Я ее отдавал на дрессуру. Я, если можно, предлагаю для начала установить, откуда пришло это, грубо говоря, существо. Овчарки – очень умные собаки, и если дать ей, я извиняюсь, понюхать… Нет-нет, она не кусается.

Найда чихнула с подвыванием.

– Так давайте, давайте! – засуетился Петухов.

Собаку подвели к откушенной руке с золотым перстнем, от которой она сначала, как и сами дачники, испуганно шарахнулась. Яков Семенович стоял поодаль, размотав до максимума Найдин поводок, и бормотал, что это ужас, какой же ужас, до чего дожили. Его и так скорбное от природы лицо приобрело совсем уж беспросветное выражение.

Потом Найда обнюхала забрызганную кровью траву вокруг. Нюхала с явным отвращением, фыркая и всхрапывая, как лошадь. Покружилась на месте и уверенно направилась в заросли малины. Петухов с горечью и удовлетворением подумал, что теория нападения извне, которую он предложил первым, подтверждается: за малинником забор, за забором лес, а там… Найда все не выходила из кустов, и в конце концов Якову Семеновичу пришлось подойти и раздвинуть ветки, с которых посыпались перезревшие ягоды.

На самом деле за малинником был угол забора. Здесь сходились та часть ограды, за которой находился лес, и та, которая отделяла участок Усовых от соседского. И именно во второй, разделительной части забора зияла дыра. Нижний край железного листа был отогнут, и из этого треугольного лаза выглядывала Найда. Увидев хозяина, она нетерпеливо гавкнула.