– Завязал.

– Что, серьезно? Взял и бросил?

– Мне это только вредило, – мягко говорит он.

– Можешь не рассказывать, я-то своими глазами видела… То есть хорошо, конечно. Ты… по-другому выглядишь.

– Еще йога. Вегетарианство. Работал на ферме в Уэльсе, стал чище. Я теперь новый человек.

Лжец. Если бы это было правдой – а это неправда, – он бы разрыдался и упал перед ней на колени. Он бы, черт его подери, весь вечер молил о прощении. А Лора, не сказав никому, что он в Лондоне, жив-здоров, стала его соучастницей.

Они должны обо всем узнать. Лора смотрит на его профиль. Она им расскажет, как только придет домой.

– Метро тут рядом, – говорит он, сворачивая в мощеный проулок. На другом конце, за бетонными тумбами, в вихре света проплывают автобусы и машины «Скорой помощи».

«Когда дойдем до них, – говорит себе Лора, – я велю ему оставить нас навсегда. Вот что я сделаю».

– Что? – спрашивает Петер через плечо.

Сама не зная зачем, она садится на тумбу.

– Я… – говорит Лора. – Это было так… Когда ты собираешься им рассказать, черт возьми?

Петер склоняется и смотрит ей в глаза. В груди что-то оседает, подтаивает и падает, как айсберг, отколовшийся от материка.

– Знаю, – говорит он, – я… просто… это нелегко. Она часто обо мне вспоминает?

– Вот это эго! – Лоре так смешно, что почти не хочется плакать. – Прости, мы говорим о дочери, которую ты бросил, или о твоей матери?

– Я про Рози. Черт, я не…

– Нет, если хочешь знать, практически не вспоминает. Потому что иначе расплачется. А ты чего-то другого ждал? Подумай, как это было унизительно для нее, кроме прочего. И в разводе-то ничего хорошего нет, а уж это…

– Бедная Рози, – говорит он. – Ну и скотиной же я был… С тобой тоже, старушка.

Последние остатки самообладания и достоинства рассыпаются в пыль. Лора погружается в пучину жалости к себе, горькие волны несчастья бьются о ее голову. Она осталась одна.

Нет, не одна. К ней, увязнувшей в болоте стыда, тянется чья-то рука; палец, проплыв у лица, отводит прядь волос, соблазнительно прилипшую к губе. Лора закрывает глаза.

И тут же их открывает. Какого черта он делает? Она поднимает голову, чтобы сказать Петеру – пусть оставит ее в покое, да как он смеет даже думать…

Он ее целует.

Понедельник, 6 февраля

Нетбол против Саутгемптонского колледжа: VII (A), 15:15;

экскурсия во Флоренцию для пятиклассников; разговор о карьере с Хилари Бертеншоу, ККВ: «Государственная служба», 18:00.

Марина, совершенно измотанная после вчерашнего пылкого, суматошного вечера, просыпается в понедельник и находит записку от кастелянши:

Она так напугана, что с трудом набирает номер. На этой неделе ее день рождения – и вот она сирота. К телефону подходит Жужи.

– Что случилось? Кто звонил? Что с мамой? – выпаливает Марина.

– Не будь смешной.

– Но мне сказали…

Однако у Жужи накопилось столько вопросов о школе, что проходит немало времени, прежде чем они добираются до сути.

– Твой милый обед с миссис Добош вчера, – говорит она, – ты не рассказываешь нам.

– Миссис… о боже!

– Маринака!

– Но я же сказала…

– Марина. Я не знала, что ты такая глупая.

К телефону подходит Рози. Она очень спокойна, и от этого только хуже. Мамы даже нет дома («Она рано идет в приемную, – говорит Ильди в свой черед, – Лора много работает»), так что, когда трубка возвращается к Жужи и та спрашивает: «Но зачем тебе этот дурацкий научный обед?», Марине неоткуда ждать помощи. Стоит ли рассказать о «Дубе» на случай, если миссис Добош ее заметила? А вдруг не заметила?

– Я… – мямлит Марина, – я…

Жужи понижает голос – ее шепот звенит у Марины в ухе:

– Дорогуша, я тебе не верю. Скажи, это мальчик?

Маринина кожа еще помнит поцелуй Александра Вайни, реальный теперь не менее, а то и более, чем вчера. Не в силах сдержаться, Марина внезапно спрашивает:

– Помнишь Гая?

– Конечно!

– Оказалось, у него знаменитый отец.

– Правда? Прекрасно! Очень хорошо.

– Тот историк, Александр Вайни. Знаешь его?

Пауза. Затем яростный шепот:

– Хихетлен. Нем эртем. Это неправильно.

– Нет, правда, – говорит Марина дрогнувшим голосом. – Почему? Это же хорошо, разве нет?

Жужи не отвечает. Ее даже нет на линии. Похоже на какой-то очередной их выверт, вроде пожизненного отказа слушать Брамса или посещать графство Суррей.

Впрочем, все это странно.

Все Лорины мысли только о смерти. Проснувшись, она точно знает, что делать.

По понедельникам приемная закрыта до обеда: Алистер разбирает накопившиеся бумаги в крошечной кладовке, где хранятся старые весы и записи об усопших. Это, как он выражается, дает Лоре и Марг – старшему секретарю – «достаточно времени для решения административных вопросов», с которыми они обязаны управляться еженедельно и без сбоев. В последние дни Лора успевает даже меньше обычного. Марг с ней не разговаривает, поскольку Лора мало того, что два дня подряд забывает чистить туалет, так еще и заказала по ошибке тридцать шесть органайзеров в черепаховом пластике, не подлежащих возврату. На просьбы о помощи Марг не ответит. Она сидит к Лоре спиной, почесывается, флиртует с курьерами и не утруждает себя работой – только раздает псевдомедицинские советы на все случаи жизни. Почему Алистер ее не уволит? Страх, сексуальное рабство, шантаж – или его превосходящее невежество?

И вот, пока Марг сочиняет очередную чушь насчет зернистого гастрита, Лора быстро и неряшливо (для того чтобы получить работу, она соврала, будто знает десятипальцевый метод) печатает письма с ужасными новостями для храбрых вдов и измученных отцов. Попытки раздобыть ушной термометр взамен неисправного провалились; она звонит специалисту по паразитическим заболеваниям и узнает, что тот взял отпуск по семейным обстоятельствам в связи со смертью беременной жены.

В одиннадцать, дойдя до предела, Лора разглядывает последнее напечатанное слово – «Саджерорн» – и думает: штрих-замазка тут не поможет, повторный набор – тем более. Она отодвигается от стола. Для начала нужно выкинуть из головы Петера.

Может, если быстро передумать мысли о нем, станет легче? Лора отправляется в туалет, садится, спустив для достоверности трусики, утыкается лбом в ролик туалетной бумаги – и вместе с запахом стариковской мочи ей в голову приходит решение всех проблем, ясное, как сама истина. Не нужны ни река, ни поезд. Можно устроить все проще, неоднозначней и быстрей, пока она все не испортила. Главное – не откладывать.