Журнал New Scientist и американская организация Tarrytown Group вскоре объявили конкурс с призами для тех, кто сможет продемонстрировать существование такого поля. Три года спустя три проекта были выбраны в качестве победителей, причем первые два получили призы за демонстрацию того, что эти поля строились вокруг слов! Одно исследование использовало восемьдесят слов из танаха. Двадцать слов были использованы в тексте танаха более пятисот раз, еще двадцать появлялись там менее двадцати четырех раз, а остальные сорок слов не имели смысла и состояли из перемешанных букв. Когда студентам, которые не знали иврита, предложили угадать смысл каждого слова и оценить степень уверенности в догадке, они оказались в два раза увереннее в частотных словах, чем в редких, и наименее уверены в словах из перемешанных букв. Во втором задании были использованы реальные и бессмысленные персидские слова, написанные курсивом. Студентам-старшекурсникам, которые не знали персидский, показали каждое слово, а затем попросили по памяти воспроизвести их начертания. Студенты гораздо лучше запомнили реальные, чем бессмысленные слова.

Результаты этих экспериментов наводят на мысль о том, почему специальные слова, которые повторяются снова и снова в стихах и рассказах, легче запоминаются. Можно смело предположить, что классические стихи и сказки сами по себе могут жить в культуре, удерживаемые собственными морфогенетическими полями.

Это подводит нас к последнему соображению по поводу историй. Как мы выбираем истории, которые рассказываем маленьким детям? Изменяем ли мы сложные слова, чтобы дети могли лучше понять историю, или они могут понять смысл этих слов прежде, чем они узнают их буквальное значение? Смягчаем ли мы суровый язык и говорим ли, что старушка в башмаке «поцеловала их всех нежно и уложила спать», а не изначальный вариант, где она «хорошенько их отшлепала и уложила спать»?

Традиционалисты ничего не меняют, утверждая, что эти рассказы являются лишь метафорами странного и возмутительного поведения, которое дети видят у окружающих их взрослых, в то время как сторонники изменений видят в них эмоциональные истории, которые могут шокировать маленького ребенка, и решают смягчить их. Так вносить ли нам изменения или лучше сохранить морфогенетическое поле стихотворения или рассказа? Есть ли тут правильный ответ?

Мы обнаруживаем, что сталкиваемся с парадоксом. Эти рассказы трогают сердце и могут казаться нам эмоционально насыщенными, но их рассказывали не для того, чтобы вызвать эмоции. Они должны стать незаметно обучающими историями, и их следует рассказывать именно так. Причудливые и мудрые, описывающие мельчайшие детали или великие свершения, эти истории содержат самых разных персонажей, от обычных до абсурдных и сказочных. Но рассказывать их нужно спокойным голосом, так, как это делают бабушки и дедушки, а не эмоционально и драматично. Эмоциональность и драматичность будут иметь значение, когда ребенок станет старше, но не сейчас. Если рассказывать детские истории в подобной деликатной манере, то большинство из них будут занимать ребенка, не шокируя его. Кроме того, дети, скорее всего, не станут просить рассказать им истории, которые их чем-то беспокоят. Поэтому обязательно читайте им!

Пусть остальной мир замедлится и останетесь только вы, ребенок и знакомая книга, которую ребенок выбрал сам. Эти моменты бесценны, они создают глубоко заветные воспоминания о теплоте и мире, давая детям силы подготовиться к будущему жизненному пути. На этой ноте наш собственный путь по этой невыбранной дороге, наконец, завершен.

Пришло время, чтобы закончить эту главу, как в настоящей сказке, словом «Конец».

Я собираюсь рассказать о преобразующей силе одного из трех упомянутых выше изобретений – печати. Наш мозг созревает для чтения к середине детства, так же как и у представителей народов, живших несколько тысяч лет до того, как стали доступны книги. Но, в отличие от речи, умение читать не возникает автоматически. Что-то должно мотивировать и нас, и целые народы. Когда мы узнаем о движущих силах, которые заставляли целые народы стать грамотными и изменили их в процессе, то сможем должным образом оценить и то, насколько глубоко изменились мы сами.

Повествование в этой части следует за развитием движущей силы, которая получила наибольшую мощь тогда, когда книги проникли в разные культуры, изменили науку, искусство и схемы принятия решений.

Это удивительная история, и ее стоит рассказать, поэтому пусть ваше воображение поможет вам вдохнуть жизнь в этапы, описанные в следующих трех главах. По пути вы встретите несколько ценных практик, которые помогут вам получить пользу от прочтения этой части.

Переход от описей к законам был первым шагом, впервые совершенным еще 5500 лет назад в Месопотамии, Египте и в долине Инда на западе Индии, когда люди начали мигрировать в города-государства. Торговля процветала, и экономическое развитие стало движущей силой, определившей возникновение необходимости делать письменные записи. Археологи находят остатки этих торговых записей, вырезанных на камне и выгравированных на глиняных табличках. Это ведение записей медленно эволюционировало от простых описей до юридических документов, описывающих торговые соглашения, а затем до широких наборов законов, записанных писцами, которые служили разным царям и фараонам каждого региона. Это дало новую меру стабильности колеблющимся империям. Своды законов со временем росли, и каждый руководитель включал в них все лучшее, что было раньше. Один из самых известных и разработанных из них – «кодекс Хаммурапи» – был написан 3700 лет назад и содержал 182 закона, которые легли в основание старой Вавилонской империи. Желая увековечить этот документ и после своего правления, правитель Хаммурапи вырезал его на столбе из черного камня высотой восемь футов. Этот столб оставался на месте в течение шестисот лет, пока его не забрал в качестве трофея царь из северного региона, расположенного в современном Иране, где он был заново открыт в 1901 году. В настоящее время он выставлен в Лувре в Париже и является одним из наиболее ценных его экспонатов.

Следующим шагом были библиотеки и священные тексты. Этот этап начался две-три тысячи лет назад. Писцы стали переписчиками священных и вдохновенных литературных текстов. Великие истории, такие как «Илиада», «Одиссея» и «Эпос о Гильгамеше», которые передавались раньше из уст в уста, наконец, были записаны. «И Цзин» и многие части Ветхого Завета в Библии были также записаны в этот период. Библиотеки стали местом хранения этих расширяющихся коллекций, часто образуя школы, которые привлекали растущее число ученых.

А теперь представьте, что вы находитесь в одной из этих библиотек. Там нет компактных переплетенных книг. В одном месте может находиться большой набор глиняных табличек, а в другом, например, резные деревянные бруски. Несколько комнат заполнены свернутыми свитками папируса, хрупкого материала, сделанного из сплетенного тростника. И если библиотека является довольно современной, в ней могут также храниться более плотные книги, написанные на листах из пергамента, который делают из кожи. Эти листы, как правило, складывали пополам, затем пять сложенных листов вкладывали друг в друга и сшивали в месте сгиба. Получалось десять страниц, которые затем исписывали с обеих сторон. Такие сшитые стопки из пяти листов, называемые «тетрадями»[20], хранились между обложками, как фолиант, а не переплетенная книга. Объемистая рукопись могла содержать более шестидесяти тетрадей, для которых требовались шкуры пятидесяти-семидесяти овец. На ее перепись уходило не меньше года. Великий библиотечный комплекс в Александрии содержал, как говорили, по меньшей мере сорок тысяч таких текстов, собранных из всех известных на тот момент стран.