Алена не была джамаатовской – так здесь называли людей, примкнувших к подполью, она надела хиджаб только для того, чтобы обезопасить себя. Она была русской и выглядела как русская, а в этом городе быть русской опасно. Сказывались культурные различия. В России, например, если девушка хохотала с тобой за одним столом, ты купил ей выпивку, и она даже позволила себя немного потискать во время медляка, это не значит ровным счетом ничего. Здесь это означает, что ты «русский биляд» и тебя можно поиметь всей компанией. Но с теми, кто носит хиджаб, не рисковали связываться даже самые отпетые – все понимали, что от подполья последует наказание, и крайне суровое. Единственная проблема – во время зачистки, проверки паспортного режима могут загрести менты, и тогда будет плохо. Но Алена шла по улице – и менты, сидящие в патрульном «уазике» со снятыми верхними половинками дверей (чтобы огонь быстро открывать), не обратили на нее внимания. Менты здесь вообще обращали внимание только на деньги и вели себя как на оккупированной территории. Это значило и то, что они откровенно боялись и ночью без серьезной поддержки никуда не совались…

Она все еще была русской – хотя одновременно и мусульманкой, ислам ей казался чем-то более справедливым, чем то, что творится вокруг изо дня в день, и она изучала его, стараясь примерять нормы шариата к повседневной жизни. Изо дня в день она убеждалась в том, что ислам был бы благом если не для России, то для Кавказа уж точно. Потому что какой-то порядок – лучше, чем никакого порядка и полный беспредел.

Считается, что в России ислам есть, но она убедилась, что это не так. Она ведь был крещеной, но не ходила в церковь потому, что не видела смысла. Церковь выхолостилась изнутри, обряды выполнялись просто так, без смысла. Все превратилось в некую коммерческую организацию, которая продавала услуги спасения точно так же, как другие продают горящий тур в Египет или Таиланд. Как-то раз она увидела объявление на двери храма – свечки, купленные не в церковной лавке, недействительны. А старушки, прислуживающие при храме, зорко следили; и как только человек, поставивший свечку, уходил, мчались, чтобы погасить ее и отдать на переработку – ну и какая тут вера? Но Алена видела и то, что ДУМ, Духовное управление мусульман, от Патриархии отличается несильно. Поэтому она заходила в мечеть, только чтобы приобрести книги, по которым училась шариату сама. Ни в какие группы она не ходила.

Приехав в Махачкалу, она зашла в Джуму – мечеть. Мечеть была большая, красивая, перед ней шла торговля четками и тюбетейками. Мельком она видела выходившего имама, и он ей не понравился чем-то. Возможно, оплывшим от излишеств лицом и большим животом. Имам сел в «Лэнд Крузер» и уехал, она купила несколько книг, каких не было в Москве, и тоже ушла.

Алена медленно шла по заплеванной улице, мимо палаток и магазинчиков, торгующих всякой всячиной. Махачкала была городом, застрявшим в девяностых, просто с неповторимым восточным колоритом. Дешевые вазовские машины с тюнингом, тонированные стекла, постоянные гудки сигналов, бычье, которое здесь все еще сохранилось. Майка, цепура из дешевого золота или даже позолоченная, тапочки вместо нормальной обуви. Вообще, на улице было много молодых людей, не занятых ничем – безработица здесь была заметной, в то время как в Москве ее не замечали, многие безработные на самом деле просто ишачили без договора. Она шла по махачкалинской улице словно призрак – и никто не смотрел на нее, и она ни на кого не смотрела. И то, что происходит что-то неладное, она поняла только тогда, когда увидела стоящий впереди бронетранспортер, перекрывший улицу, и вооруженных людей рядом с ним.

Так и не понимая, что происходит, она ускорила шаг, опасаясь, что впереди что-то неладное, как вдруг кто-то схватил ее за рукав.

– Что…

Какая-то женщина, одетая по-европейски, потащила ее в сторону.

– Вы что, отпустите!

Она затащила ее в магазинчик, торгующий одеждой.

– Ты что, с ума сошла, сестра? Ты куда идешь? Ты что, не видишь?

– Там мой муж!

– Там русисты! А ты в хиджабе! Как думаешь, что с тобой они сделают? Сколько людей уже так пропало?!

– Но он там. Я должна…

Женщина удержала ее:

– Он джамаатовский?

– Нет. Просто мы у друзей…

– Сиди здесь. Давай вместе посидим здесь, сестра. Русисты скоро уйдут, тогда я смогу тебе помочь.

– Но там мой муж!

– Молись Аллаху! – строго сказала женщина. – Ду’а угнетенного доходит до Аллаха сразу же. У вас есть дети?

– Нет…

– Это плохо. Мы, женщины, не можем принимать участие в джихаде. Но быть благочестивой и воспитать детей моджахедами – это и есть наш джихад…

Женщина постелила коврик посреди неразобранных тюков.

– Давай сделаем намаз вместе…

И они стали делать намаз – под глухой грохот крупнокалиберного пулемета с БТР и хлесткие щелчки выстрелов снайперов.

Вечером приехала какая-то машина, белая «Приора». Алену забрали.

Они неслись по ночной Махачкале, проскакивая даже на красный свет. Алена, сжавшись в уголке на заднем сиденье, молчала.

Они проехали Южный пост – их почему-то никто не остановил, менты их как будто не увидели – хотя там стоял федеральный БТР и светили прожектора – усиление. Алена еще не знала, что такие машины – новенькие белые «Приоры» – используют спецотряды ликвидаторов, которые действуют независимо от милиции и в которые входят люди, имеющие кровные счеты к подполью, или родственники президента и министра внутренних дел. Далеко не все в республике готовы были к тому, чтобы Дагестан жил по шариату, и свою точку зрения они отстаивали так же, как и ваххабиты – пулями. Федеральная власть даже не пыталась здесь навести порядок, она просто закрывала глаза на повседневно творящееся насилие, на «профилактику шахидизма» – групповое изнасилование вдов боевиков в РОВД, избиения, убийства, ликвидации. С детства растущие здесь дети понимали, что закон – что российский, что закон шариата – ничто, если он не подкреплен пулями. К чему все это шло, судите сами.

Потом они куда-то свернули – тут был частный сектор, где нищие, советской еще постройки домишки перемежались с роскошными коттеджами за кирпичными заборами в три метра высотой. За один из таких заборов они и заехали – тут в темноте стояли машины – «Нива», еще «Нива», старый «Паджеро» и были какие-то люди. Ее провели в холл – и тут она бросилась вперед. Уткнулась в грудь Лечи, едва не сбив его с ног.

– Ты жив… Слава Аллаху, ты жив… – шептала она.

Она не замечала вооруженных бородатых людей рядом и того, что ее Лечи так же с автоматом, заброшенным за спину. Для нее никого не существовало, кроме ее Лечи.

Всякому моджахеду уже случалось наносить раны тем, кого он любил.

Шамиль Басаев. Книга моджахеда

После той ночи в Махачкале Алена сделала еще один шаг. Теперь она ненавидела Россию и называла ее Русней, как и остальные. Теперь у нее была другая Родина и другой народ.