— Ладно, — неохотно и чуть подозрительно сказал Миша и, не прощаясь, исчез, как он умел — удивительно быстро и бесшумно.

Жанна осталась одна и, закрыв за ним дверь, чуть растерянно постояла в прихожей. В квартире стало тихо. И пусто. Она опять принялась собирать из лоскутков фантастические цветы, постепенно успокоилась, а потом и заскучала.

Было начало пятого, когда зазвонил городской.

— Привет, это я, — прозвучал радостный Мишин голос. — Ты как?

— Нормально. Разрулил проблемы?

— Да, — подпустил в голос оптимизма Миша. — Поедем куда-нибудь? Я заеду?

— Ты наказан до следующей недели. Три дня штрафных как минимум. Система сдержек и противовесов.

— Ладно, согласен, — как-то подозрительно быстро согласился он. — А отсрочку от казни приговоренному предоставить нельзя?

— Фу, Миша, что ты говоришь…

Жанна на мгновение представила Мишу в виде Жюльена Сореля, одетого в белую рубашку-апаш и шагающего под дулами ружей к гильотине. Ей стало страшно и горько. Может, действительно простить его?

— Нет, ну можно сегодня, — продолжил Миша, — все будет… как всегда, а на следующей неделе я опять понесу заслуженное наказание, а?

«Ну, ты и тигр, притаившийся в зарослях!»

— Нет, сегодня и не звони, — решительно сказала Жанна и положила трубку.

«Ревность беспричинная, домашняя версия». — «Если я сейчас не настою на своем, все так и будет действительно — по нарастающей. Измены, ревность и иллюзия того, что каждый раз можно будет купить у меня отпущение грехов. Сегодня индульгенции в продажу не поступили».

Жанна просидела со своими цветами до вечера, жалея, что никуда не поехала, ни с Мишей, ни к отцу на дачу, а впереди была целая неделя в душной, воняющей выхлопами Москве. Она отложила рукоделие и пошла в душ.

Уже смеркалось, и она подумала, что можно открыть балкон, как вдруг с улицы, глуховато через закрытые стекла, заиграла музыка, и, похоже, живая!..

Жанна на неверных ногах подошла к окну и отодвинула тюль.

У подъезда, прямо напротив ее балкона, на газоне расположился… небольшой оркестр, весьма экзотического вида — человек шесть смуглых, носатых парней в индейских полосатых пончо и сомбреро. Они играли «Эль кондор паса», и, когда Жанна открыла дверь, странноватые, вибрирующие звуки мягко вплыли в квартиру.

«Это ж Мишкины выкрутасы!» — обомлела Жанна, не зная, что делать — досадовать или радоваться.

Индейцы закончили номер, раздались аплодисменты — вокруг уже столпились слушатели. Тот, кто был у индейцев за Монтесуму, сделал знак, и они заиграли снова, что-то бренчащее и забойно-веселое. Маленькая девочка, решив, что играют ей, принялась плясать прямо на тротуаре перед оркестром, вызвав умильные улыбки музыкантов и слушателей. Жанна заметила, что поодаль стоит Мишин «джип» и «газель», которая прежде здесь не появлялась.

…Музыканты играли уже полчаса, народу набежало много, и, видимо, они никуда не спешили. За все было уплачено.

Жанна отошла от окна и, не переставая слушать, переоделась в новый комплект стринги + топ + пеньюар — только сиреневато-белый. Воспользовавшись паузой в выступлениях, она набрала Мишин мобильный.

— Да? — ответил он весело. — Ну, как я вас всех?!

— И насколько ты этих ребят ангажировал?

— А пока тебе не надоест, — бесшабашно ответил он, и Жанна словно увидела его самодовольную ухмылку.

— А латину я люблю-у-у! — ехидно сообщила Жанна.

— Так слушай. До утра вагон времени.

— А ты в курсе, что телевидение подъехало?

— Нет… А что, правда?

— Угу. Сейчас интервью давать будешь.

— А что, нам не привыкать.

Жанна увидела, что Миша выглянул из «джипа», отвлекся, и отключила телефон. Было девять вечера, смеркалось. Телевизионщики включили осветители и принялись бегать вокруг музыкантов с камерой.

Жанна вышла на балкон. Пока индейцы московского разлива кланялись на аплодисменты, она громко сказала по-испански:

— Мучас грасиас, сеньорес, и буэнос ночес. Оператор мгновенно перевел камеру на нее.

Монтесума, а за ним и другие музыканты, сверкая белыми лошадиными зубами, сняли сомбреро и поклонились. Жанна кинула Монтесуме коробочку из-под крема, в которой была свернутая колечком тысяча. Тот ловко, как кот лапой, поймал ее и, еще раз осклабившись, низко поклонился. Жанна также одарила публику широкой улыбкой и пошла открывать дверь Мише.

Он появился минут через десять.

— Ты чего в одних трусах на улицу выходишь? — с ходу, бранчливо, но не слишком серьезно выговорил он.

— Во-первых, я в ансамбле выходила, во-вторых, на балкон, а в-третьих, кто тут наказанный?

Он чуть умерил свой пыл, откровенно и с удовольствием разглядывая Жанну.

— А чего ты этому Маугли кинула?

— Визитку с телефоном. Симпатичные ребята — черненькие…

Он понял, что Жанна издевается над ним, и по лицу его пробежала нервная гримаса.

— Чего ради? Я им полштуки баксов за час работы заплатил! — запальчиво бросил он.

— Ну и от меня штука рубсов на чай. Все в порядке.

Миша уже подступался к ней, пытаясь задрать топик.

— Пойдем в ванную, булочка моя, конфетка…

— Да я час как купалась.

— Ну, ты… рядом постоишь. Ты меня чем-то новым намазать хотела.

— А, да ладно, — просто ответила Жанна. — Ступай под душ. Я сейчас сварю и приду.

Миша послушно убежал. Жанна заварила зелье, добавила глины и пошла в ванную. Пеньюар она оставила в комнате.

— Так, а это что? — подозрительно уставившись на чашку с парующим варевом, сквозь зубы процедил Миша.

— То же, что и раньше. Белая хна с косметической глиной.

— А почему белое у тебя зеленое?

— Жаба болотная накакала! — прыснула Жанна, вспомнив, что обещала покрыть Мишу несмываемой зеленой краской.

«Испугался, что я его так… помечу!»

— А сначала намажь себе? — предложил Миша.

— А вдруг тебе не хватит? — решила поиздеваться Жанна.

— Ничего, переживу. Ну?

— Да пожалуйста! — Макая палец в горячую массу, Жанна быстро нарисовала себе дикарскую маску.

— А? Как?

Миша смерил ее оценивающим взглядом.

— Так и на работу завтра пойдешь?

— Миша, остывает!

Видя, что он, кажется, так и не верит, что это не подвох, Жанна нарисовала себе несколько пятнышек на груди и ключицах.

— Значит, точно смоется? — еще раз уточнил он.