У меня даже был одно время свой остров — один из Внутренних Гебридов, доставшийся мне на лондонском аукционе до смешного дешево. Я строил на его счет самые радужные планы, но арендаторы все равно ненавидели меня вместе со всеми моими добрыми намерениями, и это вполне понятно, я на их месте вел бы себя точно так же: да за кого он себя держит, этот южанин, этот «Глезга кили»[39], этот сопливый попсарь? И то сказать, я же даже не знаю гэльского (все собирался и собирался выучить этот проклятый язык, да так никогда и… ладно, хрен с ним).

Фермеры видели слишком много великолепных планов, которые кончаются ничем[40], слишком много обещаний, растворявшихся в воздухе, как утренний туман, слишком много владельцев острова, предпочитавших проводить все свое время в местах более солнечных и приветливых. Ну что ж, эти грубые, мрачные люди были по сути правы; я отдал им остров практически задаром, как только бухгалтеры придумали способ списать часть убытков на счет подоходного налога. Что-то я тогда все-таки потерял, но нельзя же зарабатывать на каждой сделке.

Одним словом, игрался я во все эти игрушки да наигрался. Мои мечты сбылись[41], а когда они сбылись, оказалось, что они совсем уже и не мечты, а новые способы жить, связанные с новыми, а потому особо неприятными заморочками. Если бы я, по мере сбывания старых (мечт? мечтов?), придумывал себе новые, этот процесс мог бы длиться, я все время устремлялся бы к новым, еще более высоким высотам, к новым, еще более просторным просторам, но вышло, по всей видимости, так, что у меня вышел весь материал, я вчистую потратил его на песенки.

Да, вполне возможно. Вполне возможно, что я использовал все свои мечты для построения песен, а сам в результате остался ни с чем. С ничем. Это было бы прямой насмешкой, почти трагедией, потому что в те времена я ничуть не сомневался, что твердо держу метафорический руль в руках. Я считал себя жуть каким хитрым, считал, что использую свои песни и свои мечты, чтобы побольше узнать о себе… Плохо только, что все, что я узнал, не стоило и узнавать.

Скорее всего, я надеялся найти в своих фантазиях себя, различить в структуре реализованных мечтаний хотя бы смутный облик того, что я есть на самом деле, и когда мечты реализовались и я присмотрелся, увиденное не произвело на меня особо приятного впечатления. И не то чтобы я активно себе не понравился, просто я оказался далеко не такой интересной, утонченной и благородной личностью, как мне прежде думалось. Я-то все считал, что дай мне благоприятные условия — и я тут же расцвету махровым цветом и запахну, широко распахну крыла и взлечу… а на поверку оказалось, что я так себе, бурьян придорожный, и некоторые бутоны все грозились раскрыться, да так и не раскрылись и никогда уже не раскроются, а некоторые гусеницы оказались заурядными инфантильными червяками, какие уж там из них бабочки…

По такому случаю я решил переквалифицироваться в раки-отшельники, и полюбуйтесь только, какую здоровенную раковину отхватил я по случаю. А что, я не мелюзга какая-нибудь, мне место надо.

Мы со св. Джутом прекрасно друг другу подходим.

— Уэс, ты же это не серьезно.

— Еще как серьезно.

— Да нет, я тебе… даже от тебя… Не может быть, чтобы ты серьезно. Это шутка.

— Да какие там шутки. Когда-нибудь все так будут жить. Это будущее, так что привыкай заранее.

— Да нет, ты шутишь.

— Я тебе уже ответил.

— Тогда ты сумасшедший. — Я повернулся к Инес. — Скажи ему, что он сумасшедший.

Инес подняла голову от журнала и взглянула на Уэса:

— Ты сумасшедший.

— Вот видишь? — возликовал я. — Даже Инес согласна.

Уэс только покачал головой, глядя на проносящуюся мимо корнуэльскую пейзажистику:

— Это будущее, мэн. Привыкай, пока не поздно.

«Пантер-де-вилль» неслась по узким проселкам, среди золотых, умытых летним дождем полей. В синем небе плыли хмурые облачные дредноуты и легкие, цвета солнца, облачные яхты. Снаружи было душновато, и мы включили кондиционер. Я взял у Инес опустевший стакан и наполнил его шампанским. Она, Уэс и я ехали из Лондона на уик-эндное сборище, каковое имело состояться в доме Уэса.

На очередном повороте машина затормозила, едва не врезавшись в трактор, задом загонявший свой прицеп в поле. Я стряхнул с руки капли, потянулся за салфеткой и укоризненно поцокал языком.

— Слышь, Джас, мы же никуда не спешим.

Джасмин оглянулась и сбила шоферскую фуражку назад, обнаружив высоко подбритые виски — месяц назад эта девица начала косить под панка. Раньше, с длинными белокурыми локонами, она выглядела куда симпатичнее, но я держал свое мнение при себе.

— Я там чего, шампанское твое разлила?

— Да.

После Инес я налил Уэсу, а потом себе.

— Ладно тебе, красавчик, ведь коврик, он и так цвета шампанского.

— Ну да, и вся обивка тоже, но это еще не значит, что я буду мыть ее «Моэ».

Джас взглянула на мой стакан (в пути бокалы крайне непрактичны; особенно когда за рулем сидит Джас).

— Дэн, а мне?

— Подожди, пока доедем.

Джас обиженно надулась, но тут же вспыхнула новой надеждой.

— А дай тогда мне немного коки.

— Чего? — заорал я. — Ты серьезно или шутишь? В тот раз, когда я дал тебе эту заразу, все кончилось тем, что мы гнали по «эм-шесть» со скоростью сто сорок. Нет уж, только не это.

К слову сказать, все так и было, без малейшего преувеличения. После этого случая я всерьез задумался, что «де-вилль» малость мощновата для Джасмин, в конце концов, она и права-то получила только той весной, а двенадцатицилиндровый «ягуаровый» движок выдавал на шоссе что-то около четырехсот лошадиных сил.

Я позвонил в фирму и поинтересовался, нельзя ли заткнуть половину цилиндров, или уж как там это делается, но дилер сказал, нет, никак нельзя, и по голосу чувствовалось, что его так и подмывает спросить, точно ли я уверен, что гожусь в хозяева такого прекрасного автомобиля.