Тоскливец, который на этот раз был виноват только в том, что хотел поесть вкусной и горячей пищи, услышал в ответ намного больше, чем хотел бы, но перечить супружнице не стал и даже стал делать вид, что во всем с ней согласен. Но той прекрасно было известно, что он ломает комедию, и обмануть ее было не так-то просто, просто ей хотелось, чтобы Тоскливец действительно согласился с тем, что Гапка ведьма, а в нем самом нет и капли интеллигентности и раскаяния.

– Головой киваешь, как китайский болванчик! – возопила Клара своим грудным контральто, в котором прорезались металлические нотки. – А на самом деле воображаешь о себе, что ты действительно интеллигент. Но разве интеллигентный человек читает всю жизнь одну и ту же книгу, название которой ему отродясь не известно? И к тому же еще не известно, что это за книга. Может быть, она не учит ничему хорошему – тому, как уважать жен, растить детей, быть полезным для общества…

Тоскливец хрюкнул. Может быть, организм его намеревался хихикнуть, но получилось хрюканье, как у обожравшейся свиньи. Виноват в этом был, как нам кажется, все тот злополучный супчик – причина супружеского раздора, но Кларе было наплевать на причины, по которым супруг ее стал хрюкать. Ее возмущал сам факт.

– Видишь, ты даже хрюкаешь, – сказала она ему. – Ну откуда у тебя может быть интеллигентный желудок? Тогда и каждая свинья интеллигент. И ты можешь запросто занять место в свинарнике рядом с такими же, как ты. Тогда и на работу не надо будет ходить, а только жрать, и чем больше, тем лучше. А потом ты будешь сладко спать на соломе и вдыхать аромат, который тебе слаще французских духов, – аромат свинячьего дерьма!

Следует, однако, заметить, что Клара напрасно зашла так далеко. К тому же и у нее рыльце было в пушку – супчик действительно был никакой. И доказывать, что он обладает превосходными кулинарными качествами, было сизифовым трудом. Тоскливец ведь, как правило, не верил даже в то, что было правдой, а поверить в то, что похлебка, которую его нутро отторгало как инородное тело, является деликатесом, он никак не мог. Кроме того, Клара зря затронула его интеллигентность, которую в селе никто никогда под сомнение не ставил, и уж тем более зря обидела его любимую книгу. Хорошо еще, что она забыла про стул с антигеморроидальной подушечкой, стул, с которым он словно сросся, как верблюд со своим горбом. И Тоскливец, который, как всегда, промолчал, затаил на Клару злобу и решил отомстить, но так, чтобы и самому посмеяться, и удовольствие от Клариной молодости получить, и при этом суметь пойти на попятный двор, чтобы Клара оставалась у него жить бесправной гостьей. Бывшая супружница, она и есть бывшая супружница, рассуждал Тоскливец. Но Кларе все его подлые мысли были известны, потому что своего суженого она знала как облупленного и совершенно не предполагала, что за правду о его сущности он бросится покупать ей букет цветов. И приготовилась быть начеку, ожидая подвоха. Себя она успокаивала тем, что пока она молода, ничего ей не страшно. Ведь молодость – это самый главный козырь. В любой игре. И особенно в той, азартной, которой является человеческая жизнь.

А Голова, пока герои нашего незамысловатого повествования по причине своего дурного характера с энергией, достойной лучшего применения, опять ругались между собой, словно на село опустилось невидимое облако раздора, бродил по лесу и искал свое дерево. И думал, как его оградить от всяких там босяков. Неплохо было бы вырыть возле него нору и поселить там кобру. Но ведь она зимой сдохнет, и что тогда? Тоскливцу поручить что-либо охранять невозможно – или украдет, или заснет. Дваждырожденному тоже доверять не приходится, потому что после того, как Мотря стала исправно рожать ему потомков, он в присутственном месте практически не показывается. И к тому же как его найти, это дерево? На нем ведь нет вывески. А если оно засыхает и нуждается в поливе, то как дотянуть до него гидрант? А если таскать к нему воду ведрами, то недоброжелатели могут проследить и пройтись топором по предмету его нежной заботы. Так что же он тогда ищет? И тут его взгляд уткнулся в дуб, которому было, как и ему самому, лет за пятьдесят. И его кора… На мгновение Голове показалось, что на коре он распознал свой портрет. Может быть, дуб явил ему, так сказать, себя, чтобы он узнал свое дерево? Или это солнечные лучи, лаская дерево, сыграли с ним шутку? Голова боялся приблизиться к священному для него дереву, опасаясь, что кто-нибудь может за ним подсмотреть. Но, с другой стороны, его тянуло к дубу как магнитом. И он подошел к нему и приложил к дереву ладонь, ожидая, что дерево напоит его живительной своей энергией. Но ничего не произошло. Где-то вдалеке невидимый дятел доводил себя до мигрени непрерывным стуком, чирикали воробьи, которым, по мнению Головы, совершенно нечего было делать в лесу, – они ведь городские. Он постоял возле дерева, а потом потихоньку отошел от него, так и не будучи окончательно уверен в том, что нашел свое дерево. Одно только дерево, сказала тогда крыса. А если она лгала? Может быть, все это чушь? Но как только он сделал шага два от дерева, то почувствовал страшную слабость. Подошел к дубу – снова почувствовал себя хорошо. Отошел – опять слабость, в голове гул, в глазах темно, ноги не держат, хоть упади и умри. «Вот неприятность, – думал Голова, – даже от собственного дерева неприятности». Он лег на землю, решив, что наконец умрет, и пусть Галочка проливает над ним горючие слезы и злобствует юная Гапка. Но тут же решил, нет, назло Гапке не умру. И стал отползать от дуба, и на него накинулись огромные муравьи, которые безжалостно вцепились во все филейные места за то, что он чуть не разрушил их муравейник. «Вместо прибыли – зуд, – подумал Голова. – Но как же так? А у Тоскливца, наверное, и с деревом все в порядке. Растет какая-нибудь сосна, такая кривая, что на нее и рука не поднимется, чтобы ее срубить, – никому она не нужна. И Тоскливец будет лет сто с гаком занудствовать в подлунном мире и наслаждаться жизнью. А мой дуб срубят, чтобы сделать из него кресла и подставить их под начальственные задницы. И тогда меня зароют в сырую землю и память обо мне не сохранится даже в родном селе, потому что мой памятник испоганил тогда подлый Тоскливец». И тут-то Голова заприметил кривую-кривую сосну, которая словно стелилась по земле, и так он разозлился на Тоскливца, что стал пинать эту сосну ногами. И бил он ее довольно долго. А потом нашел камень, а точнее, старый, неизвестно откуда в лесу взявшийся кирпич и стал лупить ее и кирпичом. Но сосна молчала, хотя один раз Голове показалось, что она жалобно голосом Тоскливца постанывает и кряхтит.

А потом он возвратился в присутственное место. И увидел, что Тоскливец, покрытый синяками, лежит у него в кабинете на диване и держится за голову. «Голова, моя голова, – стонал Тоскливец, – словно град ударов обрушился на меня, когда я сидел на стуле и спокойно работал. И что за напасть? Подкузьмила меня нечистая сила». Голова криво усмехнулся и ничего не сказал. Крыса, значит, не лгала. И он случайно наткнулся на дерево Тоскливца. И теперь он нашел управу на своего подчиненного. Пусть только попробует превратиться в упыря, чтобы травмировать остатки нервов Василия Петровича! А то вообще посыплю его сосну дустом. Что он тогда запоет, а?

А тем временем Грицько, которому надоели нескончаемые жалобы на его преступное бездействие, решил вызвать в село санэпидемстанцию. И унылый грузовичок действительно прибыл в Горенку, но его седоки ничего не собирались предпринимать, пока их не угостят обедом и не нальют для дезинфекции известного напитка. Нет, просто приятно, как в нашем отечестве заботятся о гигиене! Дезинфекция, она ведь и есть дезинфекция, рассудил Грицько и велел Наталке налить труженикам, постигшим тайны крысиных нор, два пузатых стопоря. Но те потребовали закуски, ссылаясь на то, что устали, но тут терпение и щедрость Грицька закончились и он пригрозил им тем, что напишет их начальству, но на Васика и Тасика, мышиных терминаторов, эта угроза не произвела ровно никакого впечатления.