Вся разведгруппа состояла из двенадцати человек и была укомплектована оружием, рацией и необходимым спецснаряжением. В группе были физически крепкие и хорошо подготовленные молодые парни, бо́льшая часть – офицеры. Егор был командиром небольшого отряда, но какого! Каждый стоил трёх, а то и пятерых бойцов. Одним словом, разведдиверсионная группа спецназначения. Егор гордился ребятами, искренне уважал и верил в каждого, но всегда был требователен и суров во время выполнения боевого задания.

Лётчики вели самолёт на предельной высоте, часто меняя курс, чтобы лететь над менее опасной местностью с точки зрения противодействия авиацией противника. Это были опытные боевые трудяги, много раз перелетавшие линию фронта с различными целями, но в основном для связи с партизанскими отрядами в тылу врага. У экипажа всё было рассчитано до минуты, потому что все операции нужно было выполнить глубокой ночью и успеть вернуться назад. А иначе – смерть, так как ночь была их союзницей, а утро и день врагами.

Приближался час выброски. Самым сложным было собраться всем после десантирования. Но ребята были опытные, и Егор за них не боялся.

Самолёт подошёл к месту, и лётчики, снизив скорость, подали сигнал на десантирование. Быстро покинув самолёт, разведчики только у самой земли раскрыли парашюты, чтобы радиус разлёта не был слишком большим. Вместе с разведчиками десантировался опытный лётчик, лейтенант Андрей Потапов. Он прибыл в партизанский отряд с целью грамотного проведения работ по устройству скрытой взлётно-посадочной полосы для приёма самолётов.

Как и планировалось, на месте приземления разведчиков обнаружили партизаны. Панкратов Иван Иванович, руководитель партизанского отряда, лично встретил капитана Кузьмина и, обменявшись предварительно паролями, пригласил всех в свою землянку.

Оговорив все детали операции, с которой Панкратов частично был знаком из Центра, он предложил всем немного передохнуть с дороги, а утром встретиться с группой Кондратьева, которая в данный момент была на задании.

Выставив совместно с партизанами свой немногочисленный караул, Егор дал возможность остальным бойцам прилечь в землянке часика на три, а сам ещё раз стал изучать карту местности, прихлёбывая чай с сухарями, любезно предоставленный Панкратовым. Но постепенно неожиданный сон тяжёлой рукой склонил его голову, и он заснул.

* * *

Егор открыл глаза. Придя в сознание, он ощутил резкую боль в голове, как после тяжёлого похмелья. Поначалу он ничего не мог сообразить, потому что находился в незнакомой комнате, сидя на стуле и почему-то со связанными руками за спиной.

Капитан Кузьмин долго и мучительно соображал, точнее, вспоминал, что же всё-таки произошло и как он очутился здесь, да ещё к тому же связанный. Постепенно отрывки мыслей отошли в сторону, и в мозгу чётко прояснились все последние события вплоть до того момента, когда он мгновенно заснул.

Первой осознанной мыслью было: «Это провал!».

Выходит, его группа, не успев приступить к выполнению задания, так нелепо и позорно провалилась, не сделав ни единого выстрела. Егору долго не пришлось догадываться, в чём причина поражения, – конечно же, это подставные партизаны с их липовым руководителем. Как же он купился на это? Но ведь в задании чётко указывался их контакт с партизанами в месте высадки и дальнейшие их совместные действия с этими проверенными людьми.

Первой непростительной ошибкой по потере бдительности, конечно же, было то, что он сразу не потребовал непосредственной встречи с Кондратьевым.

Мысль пульсировала дальше: значит, настоящая группа партизан провальная, и об этом ничего не известно в Центре. Вероятнее всего, из-за этого потерпела поражение и первая группа под руководством капитана Кондратьева. Но ведь, как заверял меня Борзов, да и сам Ерофеев, радист в группе Кондратьева – надёжный и проверенный человек, который скорее пулю пустит себе в лоб, чем станет сотрудничать с фашистами. И не далее как за час до вылета, он своим неповторимым почерком передал, что партизаны готовы принять «гостей».

«Возможно, он скрытый враг, – продолжал думать Егор. – Впрочем, какая теперь разница, кто виноват. Его группа непоправимо накрылась, и его ребята сейчас тоже разделяют такую же участь».

У Егора мелькнула и другая мысль: «А может, это проверка, и они в руках у контрразведки или, того лучше, у энкавэдэшников для более тщательного отбора и проверки на вшивость. Ведь не зря руководители операции всё время талдычили о сверхособенности задания». Нельзя было исключать и эту версию. Но Егор был суровый реалист и вскоре отбросил эту мысль. Тогда оставалось принять последний удар судьбы, каков бы он ни был.

Через некоторое время открылась дверь, и в комнату вошёл немецкий офицер в звании майора.

– С прибытием, Егор Иванович, – на чистейшем русском языке произнёс майор. – Рад вас видеть в нашей спецшколе, куда вы так упорно стремились, мне даже известно, с каким заданием. Так что не стану лукавить, а сразу перейду к делу, то есть возьму быка за рога, как говорят у вас. Зная о вашей группе буквально всё, а именно: цель задания, состав группы, ну и всё остальное, – буду предельно откровенен и открыт во избежание недоверия и сомнений. Я майор Абвера, руководитель спецшколы Вальтер Мария Краузе, – и, склонив голову, добавил: – Честь имею, прошу любить и жаловать.

Егор был раздавлен. Действительно, перед ним стоял сам Краузе, полностью соответствующий описаниям: высокий, холёный, с неизменной выправкой и безукоризненной манерой поведения, за глаза прозванный артистом. Тем не менее Егор нашёл в себе силы и ответил:

– Ты ещё каблуками щёлкни, белогвардеец недобитый.

– Ну насчёт белогвардейца вы явно перегнули, Егор Иванович, потому что я был совсем ещё мальчишкой, когда в вашей стране шла резня между красными и белыми. А вот мой папа, – он сделал ударение на последний слог, – удостоился такой чести послужить Белой гвардии, но потом переметнулся в Красную Армию. Ну и чтобы совсем расставить точки над i, мой папа́ – Андрей Леонидович, а я его старший сын Вальтер, а точнее Вольдемар, а если ещё точнее, то Владимир Андреевич Ерофеев, это по русской линии. По немецкой – Вальтер Мария Краузе, в честь моей почившей матушки, истинной арийки, сбежавшей в двадцатых годах из вшивой России в Германию, естественно, прихватив меня.

Егор был дважды раздавлен. Его совершенно не трогала цинично-издевательская речь победителя над побеждённым, коей упивался этот недоделанный «артист». Выстрелом у виска прозвучало то, что полковник Ерофеев – агент Абвера – в самом центре нашей разведки.

– Надеюсь, после этого чистосердечного признания у вас рассеялись все сомнения и недоверие к моей персоне? И, кажется, мой батюшка – ваш начальник? – пытаясь совсем добить Егора, закончил Вальтер Краузе с саркастической улыбкой на лице.

Егор тупо молчал, слегка покачивая головой, затем произнёс:

– Какой он тебе батюшка, если лично приказал свернуть тебе башку?