— Какие-нибудь условия вам поставили?

Она вздохнула.

— Только отказаться от всего, что мне принадлежало. Мне показалось, будто я и вправду сжигаю все мосты.

— А почему вы должны были так поступить? — спросил Стивен, в голове у которого моментально зазвенели тревожные колокольчики.

— Ройбен сказал, что деньги и собственность мешают нам стать по-настоящему свободными. При вступлении в коммуну нужно было передать ей все, что у вас имелось. Больших денег у меня не было, только сотня фунтов сбережений, но у меня была хорошая мебель из родительского дома и оставались кое-какие украшения, которые достались мне от матери. Мне пришлась не по вкусу мысль о том, что они будут проданы. Они много значили для меня.

У Стивена появилось чувство, что этот Ройбен окажется обычным мошенником, который обманывал униженных и оскорбленных.

— Но вы все-таки согласились на это?

— Да. Понимаете, мне нужно было то, что обещал Ройбен: простая, счастливая жизнь. Казалось разумным, что, пока у меня были вещи из моего прошлого, я не могла двигаться вперед.

Голос у нее задрожал, а глаза снова наполнились слезами. Стивен понял, что они были вызваны не только утратой всего ее имущества — совершенно очевидно, что Ройбен обманул и какие-то другие ее ожидания.

— Он убедил вас поступить так, сказав, что любит вас?

Он кивнула и опустила голову.

* * *

Сюзанна отчетливо помнила тот день, когда Ройбен произнес эти слова. Стояла ясная погода, и полуденное солнце заглядывало в окна маленькой гостиной на Амбра-вейл. Вытирая пыль с мебели, она раздумывала, стоит ли ей бросить все и отправиться в Уэльс.

В течение четырех недель после смерти Аннабель Сюзанна не обращала ни малейшего внимания на свой дом. Ей хотелось умереть. Каждую ночь ее переполняли скорбь и тоска, и она легко могла добрести до клифтонского подвесного моста и броситься с него в воду. Но постепенно, начав ходить в церковь и встретив там людей, которым, подобно ей, пришлось много вынести в жизни, она снова начала видеть в своем доме убежище и крепость. Может быть, на ее долю и вправду выпали тяжкие страдания, но ведь у нее остались и счастливые воспоминания.

Она буквально светилась восторгом, впервые увидев свой дом викторианской эпохи на Амбра-вейл. Пусть он был небольшой, пусть в нем были всего две комнаты наверху и две внизу, пусть входная дверь открывалась прямо на улицу, но он все равно был очень славным, и она знала, что сможет создать в нем уют и обрести покой.

Она сама занялась ремонтом и покраской дома. Чудесные обои «Лаура Эшли», которые она выбрала, замечательно подходили как к стилю самого дома, так и к мебели, которую она привезла с собой из Луддингтона. Круглый обеденный стол орехового дерева, который раньше стоял в гостиной родительского дома, она расположила перед окном вместе с четырьмя стульями из гарнитура, у одной стены поставила кушетку, а рядом с газовым камином — кресло-качалку. Она заново обила стулья бледно-голубой тканью из дралона и заказала покрывало в тон для кушетки. На полках в альковах по обе стороны камина Сюзанна расставила книги и безделушки, на пол постелила ковер в голубых тонах из старой спальни родителей, и ее жилье обрело великолепный и законченный вид.

Ей показалось странным, что она еще могла радоваться чему-то, после того как Лайам покинул ее. Уезжая из Луддингтона в Бристоль, она была убеждена, что поселившаяся в ней боль не утихнет никогда. Может быть, свою роль сыграло то, что она переехала на новое место, которое не будило никаких воспоминаний о нем, и что ей пришлось заниматься слишком многими вещами одновременно, чтобы оставалось время думать о прошлом. Но в то самое мгновение, когда она впервые ощутила, как ребенок шевельнулся внутри нее, все ее опасения и страхи, все заботы и тревоги, все сожаления о прошлом и настоящем исчезли без следа. Вокруг были сотни матерей-одиночек, теперь это уже не считалось позором или бесчестьем, и ей повезло хотя бы в том, что беременность развивалась без осложнений. Она была счастлива.

После рождения Аннабель ее переполняла любовь к окружающим, она нашла в себе силы простить Мартина, написав ему о том, что он стал дядей, и приложила к письму фотографию Аннабель. Она ничуть не удивилась, когда он не ответил, — Сюзанна чувствовала себя слишком счастливой и сильной, чтобы обращать внимание на такие мелочи.

Другие матери, с которыми она встречалась и разговаривала во время прогулок с дочкой, часто говорили ей, что ждут не дождутся того момента, когда смогут вернуться к своей работе. Сюзанна никогда не испытывала ничего подобного. С деньгами у нее было туго, поскольку она получала пособие по уходу за ребенком, но ее вполне устраивало то, что она могла оставаться дома вместе со своей малышкой.

Она радовалась каждому прожитому дню. Гуляя по парку с Аннабель, читая или купая ее, она чувствовала, что обрела цель и смысл жизни, чего никогда не было раньше. Она вкладывала всю душу в развитие девочки — вот она сначала только ползала, потом начала ходить, произнесла первые слова, научилась пользоваться туалетом… У нее появилась маленькая подружка, а не просто дочка, и каждый день доставлял ей истинное наслаждение.

Но затем Аннабель умерла, и мир Сюзанны рухнул, оставив зияющую пустоту и кровоточащую рану. Приготовление пищи, уборка, шитье и возня в саду потеряли смысл, потому что ей стало не для кого этим заниматься. Чаще всего она просто не вставала с постели, задернув занавески на окнах. Рисунки Аннабель, висящие на стене в кухне, ее одежда, которую следовало бы выгладить и убрать, — все это причиняло ей почти физическую боль.

Однако стоило ей начать ходить в церковь, как сочувствие и понимание людей, которых она там встретила, заставили ее вспомнить о необходимости регулярно питаться, стирать и убирать квартиру и даже иногда выходить на улицу. Но она по-прежнему не могла входить в комнатку Аннабель без слез. Там все оставалось так, как было при ней. Пуховое одеяло с кроликами под цвет занавесок и бордюр из шерстяной ткани на стенах по-прежнему источали ее запах. У Сюзанны не хватало духа разобрать коробки с игрушками дочери или собрать с полок ее кукол и мягких зверушек, сложить их и передать на благотворительные нужды. Однажды она попыталась прибрать в комнате, но, когда, перестилая кроватку, нашла под ней старую детскую бутылочку для молока, с ней случилась настоящая истерика.

Она верила, что Ройбен был прав, говоря, что, покинув этот дом, она вновь станет самой собой и поправится. Он говорил, что она унесет с собой только хорошие воспоминания, и тогда плохие исчезнут. Но, тем не менее, как бы ей ни хотелось оставить позади все горести и печали, было трудно смириться с необходимостью навсегда отказаться от всего, что у нее было.

Внезапный стук в окно напугал ее. Это оказался Ройбен, и она поспешила к входной двери.

Ройбена можно было считать реликтом, уцелевшим со времен «детей цветов» шестидесятых годов. Хотя ему уже исполнилось пятьдесят, он собирал свои длинные седые волосы в «конский хвост», носил в ухе сережку, на шее ожерелье из бисера, а на его предплечье были вытатуированы две рыбы — христианский символ. Он был высоким и худощавым, с острыми чертами лица, глаза его завораживали и гипнотизировали. С первой же их встречи они казались Сюзанне двумя лазерными лучиками синего цвета, которые проникали ей в самую душу.