Тем временем в купе к г-же Валандор и полному господину зашла пожилая дама со своей внучкой. Они стесняли влюбленных, которые теперь едва смели при них разговаривать.

— Мне жаль, но я вынужден вас покинуть, — прошептал полный господин.

— Мне тоже жаль, — ответила г-жа Валандор.

— Старые друзья непременно рано или поздно встречаются, — заметила пожилая дама и тут же принялась бранить внучку, которая то ползала на четвереньках, то развязывала шнурки своих ботинок.

Когда поезд стал замедлять ход, полный господин вытащил из кармана портсигар и сунул его под себя.

— Увы! — произнес он.

— Уже! — прошептала г-жа Валандор.

Пожилая дама вышла в коридор и остановилась у окна. Г-жа Валандор встала, полный господин уступил ей дорогу, а как только она вышла, взял свою сумку, шляпу и последовал за ней до выхода из вагона.

— До свидания, до свидания.

Он посмотрел на нее, спустился на перрон, затем, подняв голову, с серьезным и одновременно лукавым видом погрозил ей большим пальцем:

— Берегитесь, берегитесь, я очень влюблен.

— Он влюблен, прямо такое торжественное слово, — воскликнула она, в то время как он удалялся быстрыми шагами.

Она с меланхолическим видом пошла к себе в купе, но еще в коридоре услышала голос маленькой девочки, которая, цепляясь за руку бабушки, говорила: «Бабуся, бабуся, посмотри, ну посмотри же», пытаясь привлечь ее внимание к портсигару, забытому, по-видимому, полным господином. Г-жа Валандор стремительно схватила его, соскочила на платформу и побежала к выходу с криком: «Месье, месье!» Все женщины оглядывались, но никто из мужчин, похоже, не слышал ее. Наконец, почти выбившись из сил, она схватила полного господина за рукав и протянула ему портсигар. Он высоко поднял брови, положил портсигар в карман и взял г-жу Валандор за руки:

— О! Возможно ли такое? Рассказывать мне, мне, какие-то истории про портсигары из золота, якобы забытые в купе.

— Отпустите меня, отпустите меня, вы же видите, поезд уходит, отпустите меня, — говорила она, вырываясь.

— Отпустить вас? Вас? Да ни за что на свете, — ответил он.

— Как ни за что на свете? В самом деле?

Они еще продолжали громко смеяться, когда два чемодана г-жи Валандор упали перед ними на платформу. Они пришли в себя, закричали: «Спасибо, спасибо», но увидели только маленькую, в серой перчатке руку, которая делала им знаки, то ли прощаясь, то ли благословляя, из окна набирающего скорость поезда.

Жану-Франсуа Лефевру-Понтали

Сердце — это драма.

Когда мне было семнадцать лет, я любила Гюстава Дальфора и мечтала выйти за него замуж, но он предпочел мне Сесилию Тек, мою ровесницу, только более одаренную, более интересную и красивую, чем я. Разочарование, которое я пережила в связи с ее замужеством, не омрачило нашей дружбы. Именно через нее мне стало известно большинство событий одной истории, каждое из действующих лиц которой было мне знакомо.

В то время, когда Сесилия превратилась в мадам Дальфор, Гюстав занимался строительством воздушных замков. У него были грандиозные планы и не было состояния. Она решила, что в нем есть какая-то удаль, что ему можно поверить все самое заветное, что он — идеальный спутник ее жизни; поскольку оба они мечтали о прелести и буйстве моря, он решил разбогатеть настолько, чтобы купить яхту. Тогда он еще не подозревал о своей страсти к деньгам и о том, с каким усердием вскоре начнет карабкаться по лестнице, ведущей в общество бизнесменов и банкиров. Понемногу он изменился: его больше не будоражило ничего, кроме карьеры; через десять лет, не удовлетворившись назначением на пост уполномоченного в том самом банке, где он начинал, он стремился подняться еще выше, словно пытаясь что-то доказать самому себе. Все, что выбивалось вон из ряда, казалось ему сомнительным, он меньше говорил о спорте, путешествиях и любви, больше — о политике, финансах и правительствах и любой другой компании предпочитал общество людей, о которых говорят, что они могут все, что у них большие связи и что перед ними распахиваются многие двери. Однако сия прискорбная метаморфоза не сделала его невыносимым, потому что у него было доброе сердце, и он никому не желал ничего дурного.

Его возвышение никак не отразилось на характере, настроении и образе мыслей Сесилии: она сохранила повадки и дух своего отрочества; Гюстав немного сожалел о том, что она не слишком похожа на жен его коллег, но в глубине души забавлялся, любил ее и находил несравненной.

— Будь как все, — все же говорил он ей. — Теперь я кое-что значу, занимаю важную должность, а ты похожа на студентку, Офелию, иногда даже на нищенку. Это несерьезно и уже не для твоего возраста.

— О, возраст! Знаешь, это когда как. Вчера он у меня был неопределенным, сегодня мне пятнадцать, а завтра, возможно, мы отметим мое столетие, — отвечала она.

Она ненавидела мещанскую жизнь и мышление богатых людей, которые постоянно чувствуют себя под угрозой. Это был не ее мир, но она не жаловалась, а, напротив, смеялась, из сентиментальности добросовестно исполняя свои обязанности.

Однажды утром в пятницу (дело было в мае) она вышла из своей комнаты и быстро спустилась по лестнице, вертя в руке запечатанное письмо с наклеенной маркой. Одиль, ее горничная, была в прихожей.

— Сколько сейчас времени, только точно? — спросила Сесилия.

— Только что пробило девять.

— Как я могла сделать такую глупость или слабость — пообещать этой дурочке мадам Ило отвезти ее на вокзал! И как мой брат умудрился отыскать хоть крупицу соли в этой сахарной гусыне? Девять часов, она, должно быть, уже бьет копытом. Я побежала.

Сесилия выбежала из дома, остановила такси, велела отвезти ее на авеню Виктория, где жила мадам Ило, а по дороге задумалась о своем брате. Александр Тек был человеком творчества. Высокий, толстый, легкомысленный, он слыл непостоянным, бонвиваном и мотом, а его последняя опера-буфф «Толстая Худышка», мелодии из которой были у всех на устах, сделала его знаменитым. Нельзя сказать, чтобы он работал вместе с сестрой, но правда в том, что он ни за что не брался, не посоветовавшись с ней. Он доверял ее поэтичности, занятности, ее взгляду на мир, и они были очень дружны. Когда репетиции или представление какой-либо пьесы вынуждали его отправиться в провинцию или за границу, Сесилия часто добивалась от Гюстава разрешения сопровождать своего брата и пользовалась этим для сочинения рассказов о путешествиях, которые публиковали в иллюстрированных журналах. За ней буквально следовали по пятам, а ее фотографии, появлявшиеся в газетах, погружали читателей в мечты об этой незаурядной особе.

Александр, который в свое время приветствовал замужество Сесилии, теперь о нем сожалел. Он находил Гюстава бездуховным и приземленным.