— Те`говорю! — заглотил стакан родной.

Я пожал плечами: чтобы господин Серов занимался такой мелкой коммерцией? Не знаю-не знаю.

— Э-э-э, а что за приказ, сынок? — тревожился мой собеседник.

— Будем расширяться, — пошутил я. — И вам, товарищ майор, дают звание полковника.

— Ппполковника? — поперхнулся.

После этой милой беседы, протрезвев, Дыбенко прекратил приглашать меня для душевных бесед под граненный стакан и бутылку.

Голос по селектору вернул меня в настоящее — Козлов и Федяшкин приглашены в дирекцию. Услыхав об этом, сладкая парочка пришла в необыкновенное волнение — намедни они попользовались слабостью двух молодок, выносивших шерстяные полуфабрикаты на себе, и теперь решили, что наступил час расплаты. Хватая друг дружку за грудки и толкаясь, охранники побежали каяться во всех грехах. Кто первый?..

Скоро вернулись фартовыми — наехал следователь, столичная штучка, задает идиотские вопросы о бандитах, которые будто разбойничают под фабричным забором, а ВОХР их бьет смертным боем.

— Леха! Тебя тож призывают, — вспомнили. — Колись, браток!

— Расскажу, как на духу, — пообещал, — о ваших подвигах, бабники.

… В очередном казенном кабинете с пыльными шторами и пыльной мебелью вел прием населения человек в гражданской одежде. На этот раз это был молодой человек с ужимками бывшего комсомольского вождя. Лицо трудно запоминалось, настолько было невзрачным, точно пакет отечественного супа на прилавке магазина.

— Ермаков, — представился, указав на стул. — Прошу садиться.

— Спасибо, — сказал я.

Столичная штучка для солидности пролистала страницы пятилетнего плана развития фабрики имени Розы Люксембург, просмотрела список ВОХРа, задала вопрос:

— Иванов ваша фамилия, так?

— Да, — не спорил я.

— Известная она, — поставил галочку в списке. — На ней вся Рассей матушка держится, так?

— Да, — не спорил я.

— А Лаптев ваш отчим?

— Отчим.

— А почему не взяли его фамилию?

— Иванов мне больше нравится.

— Да?

— Да.

— А что вы можете о нем сказать?

— В каком смысле? — удивился я.

— Во всех смыслах. У вас, кажется, конфликт был?

— Конфликт, — хныкнул я. — Считайте это так. А все остальные вопросы к нему самому.

Следователь пролистал страницы дела, пробуравил меня взором, будто ждал, что я тотчас же начну каяться:

— Надеюсь, вы в курсе всех событий?

— Событий где? — решил уточнить.

— В вашей деревне.

— А что случилось? — удивился я. — У нас тишь, да гладь, да Божья благодать.

— Какая там в пи… ду благодать! — был откровенен в своих чувствах.

Я развел руками: каждый видит то, что хочет видеть. То есть мы не понравились друг другу — у гражданина начальника полностью отсутствовало чувство юмора; он надувал щеки, пыжился и был смешон, чернильная душа. Ему казалось, он настолько хитер, что подозреваемый оговорит не только себя, но и выявит разветвленную сеть сообщников. А я почему-то этого не делал.

— Трудный контингент, — признался наконец. — Никто ничего не видел, никто ничего не знает. Так не бывает, товарищи мои дорогие.

— Да, — согласился в очередной раз.

— Вот ты, Иванов, закончил, дежурство в четыре часа, так?

— Так?

— В четыре ноль пять работницы фабрики слышали выстрел, так?

— Не знаю, — пожал плечами. — Я ничего не слышал.

— И ничего не видел? — заерзал на стуле. — Почему?

— Потому что привык к стрельбе.

Шумно вздохнув, следователь помял руками лицо, вспоминая, с кем, собственно, имеет дело:

— Да, да, понимаю… Хотя с другой стороны, в такую драку мог ввязаться только человек с определенной физической и психологической подготовкой, так?

— Возможно, — ответил я.

— Как понимаю, ты на войне убивал, Иванов?

— Меня тоже убивали. И что?

— Ничего, — ответил со значением. И решил уязвить вопросом: — Ты как пошел из фабрики?

— Ногами, — сказал я.

— И куда пошел ногами?

— Вперед.

— Вперед ногами выносят, — заметил Ермаков. — А если от проходной, то куда. Влево? Вправо?

— В противоположную сторону, если от места события, — улыбнулся, чувствуя, как вскипает моя кровь, попорченная ненавистью и болью.

— Уверен?

— В себе — да, — продолжал улыбаться, представив, как раскалываются шейные позвонки моего слишком сметливого собеседника от гранта — приема удушения. Захват, рывок — и все, скорый и удобный переход из одного беспокойного состояния в другое, покойное.

Видимо, молодой следователь почувствовал угрозу своей личной безопасности — бесславно пасть в казенном кабинете от рук невразумительного подозреваемого? Подобный казус в его планы не входил. Или просто притомился от моей многообещающей улыбки душегуба?

— Я бы на твоем месте, Иванов, подумал об алиби, — проговорил со значением. — Понимаешь о чем речь?

— Нет.

— Например, где был ночью, когда в баре «Марс» произошли убийства.

— Дома.

— С кем?

— С Чеченцем, — хотел ответить и не успел: дверь приоткрылась взволнованный голосок секретарши Розочки сообщил, что столичную штучку ждет телефонная связь в директорском кабинете.

— Минуточку, — и Ермаков поспешил выйти вон.

А я остался, обратив внимание на свои руки — они были влажными, словно я как в детстве бегал под дождем, пытаясь поймать слезы облаков.

Страха не было — на войне как на войне. Слишком быстро приближался фронт, громыхающий канонадой, и нужно было перестраивать систему обороны. Угроза исходила от «марсиан», мной легкомысленно отпущенных. Знал, двоим не повезло — угасли на больничных койках, даже современная медицина не смогла устранить слом молодых организмов, а вот третий с простреленной лодыжкой отдыхал в палате, окруженный всеобщим вниманием, как родных, так далеко не близких по родству людей, заинтересованных в пациенте, вернее в его информации.

Моя оплошность в том, что так и не отучился от красивых жестов. Не просчитал ситуацию, вот в чем дело. Надо исправлять ошибку, да как?

Мои размышления на животрепещущие проблемы текущего дня прервал следователь. Тиснув голову в щель двери, крикнул, что я пока свободен. И пропал, словно его и не было. Что за чертовщина? Судя по всему что-то случилось? Что?