— Да. Теперь насчет ЕКВ, — сказал Кельвин, — для нашего шоу «Номер один» то, что принц Уэльский решил проверить свои певческие таланты и личную отвагу перед будущими подданными, большое событие, и я уверен, что мы все ужасно польщены и все такое. Но, повторяю, давайте не забывать, что, если этот человек пройдет отбор, это будет честью и для него! Такой же честью, если не большей! Да. Не забывайте, что это мы номер один, а не он! Мы номер один, а он, друзья мои, номер ноль. Наше шоу олицетворяет все, что он, в качестве будущего главы государства, хотел бы иметь, но не имеет. Во-первых, мы популярны! Неслыханно популярны, столь же популярны, сколь он презираем. К тому же мы демократичны. Мы столь же демократичны, сколь этот чертов сноб элитарен, неподотчетен и избалован. Мы современная Британия. А он — унылый консерватор, он старая скучная Британия. Мы представляем народ, а он представляет устаревший высший класс, который пытается найти себе место в нашем обществе, где человек достигает высокого положения благодаря способностям. Он пришел к нам, друзья мои, потому что мы ему нужны. Он хочет обратиться к людям, к которым обращаемся мы, и показать им, какой он на самом деле. Ну, да будет так! У него будет такая возможность, но на тех же условиях, что и у всех прочих. Никакого особого отношения, кроме обеспечения безопасности и предотвращения терроризма. Он будет общаться со зрителями так же, как все остальные наши кандидаты, потому что мы судим человека, а не его положение. Принц будет играть по нашим правилам. Если, предположим, он пройдет второй тур, но его выступление совпадет с судейством на Играх стран Содружества или с открытием сессии парламента, то лучше ему спеть у нас «Stand By Me»[4]или он ВЫЛЕТИТ. Потому что именно мы важны сегодня для британской общественности. МЫ здесь хозяева! Так что все будет по-моему или никак! Принц Уэльский должен или вливаться, или сливаться! Если он покажет себя хорошо, то у него будет возможность обратиться к своему народу. Если же он придет такой весь из себя важный, избалованный сноб, станет задирать нос и будет ожидать особого отношения, то войдет только в пятисекундный клип в коллаже «сморчков», или меня зовут не Кельвин Симмс и мы не самое крутое шоу на телевидении!

После короткой паузы, во время которой все убедились, что он закончил, собравшиеся разразились бурными аплодисментами, и на этой торжественной ноте совещание завершилось.

— Трент? — сказал Кельвин, собирая бумаги. — Зайди ко мне.

Он посмотрел на часы: было уже почти семь, а он хотел еще побриться.

— Трент, ты молодец, — сказал он. — Хорошая подборка, дружище.

— Спасибо, босс. Отличная речь про королевского наследника. Отпад. Сильно сказано. Нет никого круче шоу «Номер один», да? Мы можем его захвалить или зарезать.

— Не говори ерунды, придурок. Конечно, мы не станем его резать. Он хочет набрать голоса, и он получит этот шанс. Он дойдет до финала.

— Точно. Да. Конечно, дойдет.

— Поэтому должно казаться, что к нему относятся как ко всем остальным.

— Да. Мммм.

— Иначе станет понятно, что все подстроено.

— Ясно. Все ясно, босс.

— Его участие в шоу для нас гораздо важнее, чем провал, а значит, надо дать зрителям возможность узнать его лучше и полюбить. Они ни за что не полюбят его, если он будет на особом положении, верно?

— Да.

— Потому что если мы знаем что-то о самих себе как о нации, так это тот факт, что мы поддерживаем королевскую семью с ее дворцами и роскошью, потому что это доказывает, как мы хорошо живем, но мы при этом не хотим, чтобы королевская семья была на особом положении.

— Хм… понятно. Что-нибудь еще, шеф?

— Да… — небрежно сказал Кельвин, словно ему это только что пришло в голову. — Мне нужен ребенок, который не умеет читать.

— Хорошо. Отлично. По-нят-но, — ответил Трент, удивившись, но пытаясь не показать этого.

— И еще жертва домашнего насилия. Женщина, разумеется, не смей тащить мне какого-нибудь подкаблучника или педика с синяками, чей дружок любит грубый секс.

— Нет, конечно нет. Понял.

— И еще кого-нибудь, кто ждет операции… Да, тот, кто ждет операции, лучше ребенок.

— Хм… Ясно, шеф. Хорошо. Все понял. Хм, это будут конкурсанты?

— Нет, я с ними в отпуск поеду. Конечно, конкурсанты. Твою мать, Трент, я тороплюсь. Просмотри конверты и попытайся найти кого-нибудь, а если не найдешь в конвертах, найди где-нибудь еще. Просто сделай так, чтобы перед региональным отбором они были в толпе.

Трент знал, когда лучше не спорить.

— Хорошо. Понятно, шеф. Будет сделано. Ребенок, который не умеет читать. Женщина, жертва домашнего насилия, и кто-то, кто или сам ждет операции, или чей ребенок ждет операции. Какие-нибудь еще условия?

— Ну, разумеется, телегеничность. Миленькие, если получится, особенно ребенок и жертва. Пожалуй, «липучки», но не «сморчки». И было бы неплохо, если бы они хоть немного пели, но, разумеется, это не обязательно. Так, это все. Совещание закончено. Молодец. Продолжайте в том же духе. Увидимся в первый день прослушивания.

И Кельвин поспешно вышел из комнаты.

В тот вечер ровно в восемь часов в маленькой квартире Эммы прозвенел звонок. Дел было много, но она была готова. Вернулась к семи, остановила выбор на маленьком черном платье от «Кукаи» с красной кружевной оборкой по линии декольте, и у нее осталось достаточно времени, чтобы накраситься и недостаточно, чтобы слишком беспокоиться о предстоящем ужине.

Кельвин прислал за ней «ягуар», прекрасный и роскошный, а на его заднем сиденье Эмма нашла розу, к которой была прикреплена записка со словами: «Роза от колючки».

Последние следы злости испарились. Он говорил «прости». Он сделал это ненарочно. У него был мозговой штурм, он страдал он недостатка соли в организме. Что-то в этом роде. Эмма была настроена вести себя с Кельвином жестко, но если он так искренне раскаивается, то было бы невежливо не простить его.

Они ужинали в отдельном зале на втором этаже «Айви», который, несмотря на попытки Эммы не глазеть по сторонам, поразил ее своей гламурностью. Кельвин с самого начала извинился за грубое поведение и с надлежащим раскаянием снова предложил Эмме ее работу плюс повышение, что она с радостью приняла. Затем Кельвин настоял на том, чтобы больше не говорить об этом, и вместо этого веселил ее занимательными историями о Родни, Берилл и американской поп-индустрии. Вскользь упомянув о своем несложившемся браке, он сделал незамысловатый вывод, сказав, что двое высокомерных, склонных к манипулированию суперэго людей совершили огромную ошибку и своим примером снова доказали, что только противоположности притягиваются друг к другу. Затем, когда вино было допито и подали кофе, Кельвин спросил, не поедет ли Эмма с ним в его дом в Белгрейвии.