Я все же пересела к ней, обняла, пряча лицо у нее на груди. Редко, так редко она такое позволяла мне делать. И не вспомню, когда в последний раз. Может, еще в школе?

Она развернулась, и внезапно тоже зарылась мне в волосы, сдавленно застонала. И опять заплакала. И попыталась вырваться, собраться, привести себя в чувство. А я не отпустила. Держала крепко, дышала глубоко. И она сдалась. Расслабилась. Уткнулась мне в макушку. Позволяя жалеть себя. И любить. Просто любить, без всего. Требований, мыслей, посторонних эмоций. Просто потому что она - самое родное, что есть у меня. Самое близкое.

Не знаю, сколько мы так просидели, чувствуя невозможное родство, проникая друг в друга, и сколько бы мы еще это делали, но дверной звонок встревожил нас, заставил вздрогнуть, оторваться друг от друга.

Я пошла открывать.

И, увидев, кто за дверью, молча отошла в сторону, пропуская в квартиру. И не говоря ничего мамуленьке, не давая ей опять спешно нарастить лед.

Юрий, бледный и осунувшийся, готовый, как мне показалось, с боем прорываться, если и хотел что-то сказать, то под моим выразительным взглядом, закрыл рот и молча прошел на кухню.

Я услышала, как слабо ахнула мамуленька, не ожидавшая его увидеть, как что-то упало, потом невнятный мужской бубнеж, ее всхлипы...

И ушла, прикрыв дверь. И мысленно желая Юре удачи. Потому что, если упустит такую возможность, то зря он мне так нравился. Дурак, значит.

Лара была слегка не в себе. Но не пила. И ходила бледная, постоянно держа в поле зрения дверь в ванную.

И да, это было именно то, о чем я подумала.

Заехав после мамуленьки к ним, в поисках дружеской поддержки и чая, я попала опять в самый разгар душевной драмы. День такой сегодня, что ли? Так вот страшно и домой ехать, мало ли что там ждет. И кто. Вдруг Вадим опять словит приход и явится? Или Витя? Хотя, если б Витя хоть что-то проявил, хоть какую-то эмоцию, я бы , наверно, выдохнула. А то эта стена ледяная скоро и меня уже заморозит.

В отличие от Лары, испуганной и несчастной, Лелик ходил довольный, только что не лопался от гордости. И  все норовил будущую мамочку  на руках таскать. Его б воля, он бы и до туалета ее носил. Чтоб нигде не ударилась, не навернулась, а то первые месяцы - они же самые опасные, это он уже на сайтах специализированных выяснил, и по форумам мамочек полазил.

Вид его невыносимо довольной, но все  такой же страшной физиономии меня развеселил, хотя потерянное лицо Лары вызывало сочувствие. Да уж, не ожидала она такой подставы.

- А вы что, не предохранялись? - спросила я, когда Лелик был услан в магазин за средством от душевных ран (для меня) и радостного отмечания (для него).

- Предохранялись... - Лара всхлипнула. - Там защина девяносто семь- девяносто восемь процентов, вот мы в эти два процента и попали... Это все он виноват, мамонт несчастный, прохода мне не давал все время! И его эти... Активные слишком... Коть, как же мне теперь, а?

Она посмотрела на меня несчастными глазами, полными вселенской печали. Я фыркнула, не удержавшись, настолько забавно она в тот момент выглядела. Волосы короткие в разные стороны торчат, лицо бледное, взгляд огромных глаз грустный-грустный. Вот сейчас еще слезы покажутся - и полное сходство с анимэ. Трогательная такая, нежная, невинная.

Не удивительно, что этого ее зверя так повело. Черт, да я бы сама соблазнилась, если б хоть немного в эту сторону дышала! А так только нарисовать ее захотелось. Именно вот в таком виде. Чтоб грусть-печаль. И короткие шортики с тонкой маечкой на худощавом красивом теле.

И животика нет еще. Странно даже представить, что там уже есть что-то живое. И, вроде как по последним исследованиям, эмбрион слышит и воспринимает все уже с момента зачатия. Ну привет тебе, новое существо! Надеюсь, тебе там тепло и хорошо. А мамашу твою грустную мы сейчас веселить будем.

Тут подтянулся Лелик с веселящим напитком, и мы неплохо так утешили теперь  непьющую Лару. Под конец наших посиделок она уже порозовела, глазки заблестели, и из  очень грустной анимэшки она превратилась в немного печальную анимэшку. И, судя по долгим взглядам Лелика на нее, скоро мне пора уже будет сваливать. А , возможно, что и прямо сейчас.

Я поймала очередной горячий взгляд счастливого папаши, вздрогнула и торопливо засобиралась.

Дом встретил ледяной тишиной. Я постояла, посмотрела на хранящую молчание стену, прекрасно зная, что сосед дома, видела , как окна его горели. Вздохнула. И пошла выгуливать Бусю. Не то, чтобы она требовала, замечательно отоспавшись за день, но и не отказывалась. А я, пока лето еще не кончилось, решила поймать как можно больше позитива. И вечерняя прогулка по летнему теплому ветерку, была прекрасной идеей.

На улице я сунула Бусю в рюкзак, встала на самокат и доехала до парка. И получила море позитива, наблюдая, как собака резвится в траве.

И даже завидуя ей. Ее беззаботности, ее постоянному хорошему настроению. И тому, что она, как и любая собака, умеет любить, преданно и чисто, ничего не ожидая в ответ и не заморачиваясь по всяким глупостям.

Я подозвала ее и вдоволь наобнималась и наигралась, чувствуя, как все успокаивается внутри, как пружина сжатая медленно ослабляется. Я очень сильно надеялась, что у мамуленьки все хорошо, и звонить не хотела, боясь помешать воссоединению и той хрупкости, которая в ней проявилась, и которая долна была помочь Юрику. Я радовалась за подругу, несмотря на то, что ее новое положение было для нее шоком. Но мамой она будет хорошей, особенно с таким-то папой.

Я надеялась, что у всех моих близких людей все будет хорошо. И вокруг наступят мир и гармония. И у меня в душе тоже.

В конце концов, ну чего я распереживалась? Ну неудачный недороман с соседом. Ну ненужный ухажер...

Это все преходяще. Это все надо отпустить.

Я лежала на спине, смотрела в темнеющее небо, завораживающее своей внезапной глубиной, и ощущала, как отпускает. Вот прямо сейчас отпускает. И получала удовольствие от этого.

Обратно добирались уже в темноте.

Я спрыгнула с самоката, выпустила Бусю побегать возле подъезда, пока складывала свое шикарное средство передвижения, наклонилась...

И следующее, что я увидела, это пол в движущейся машине, который я могла во всех деталях рассмотреть, потому что лежала лицом вниз на сиденье, со связанными руками и какой-то тряпкой во рту. 

Болела голова, по которой , наверно, и пришелся удар, вызвавший временную потерю памяти, в глазах все прыгало, и я не могла понять, это от общего моего плохого самочувствия, или все же от того, что машина двигается. Я не могла рассмотреть тех, кто меня связал и теперь куда-то вез, не могла пошевелиться.

Мысли в больной голове бродили странные и тяжелые. Везут... Куда? Кто? Зачем? И Буся! Где моя Буся?

Я вскинулась от одной этой мысли сильнее, чем от всех предыдущих. И, скорее всего, напрасно. Потому что меня тут же опять ударили, и я отключилась окончательно.