Он не медля дал подтверждение приказам и под грохот стонущих на холодном старте ходовых генераторов станции выбежал в главный коридор, который уже успел полностью опустеть. Все были на своих местах.

Он тоже будет на месте. Нужно только успеть раньше, чем окончательно коагулирует щит. В голове мелькали какие-то запоздалые расчёты. Пятьсот километров — смерть без вопросов. Кокон шлюпки если и выдержит, то двигательная секция генераторов точно пойдёт вразнос, а для космоатмосферника это будет означать одно — нештатный вход в атмосферу почти на второй космической, такой силы будет импульс отдачи. Он сгорит раньше, чем с ним случится то, что раньше случилось со злополучным спутником.

Значит, он должен добраться до пухнущего внизу чёрного флюса раньше, чем будет сброшен щит.

Откуда в нём тогда жила уверенность в том, что именно так он сможет попасть вниз, в вожделенный мир Иторы? Были ли в том виноваты многочасовые размышления о невесть как угодивших туда людях, а может, это тайный голос, что звал его все эти годы, после первого их случайного знакомства?

Тогда он об этом не успел как следует подумать. А потом было поздно.

Капсула послушалась его уровня допуска и рухнула «вниз», к поверхности. От сверкающего днища станции, уже уверенно набирающей высоту, отделилась крошечная капля. Каналы тотчас погасли, заполненные тугой непроницаемой ватой. Ему, наверное, что-то кричали, пытались перехватить управление, однако он знал, что делает. Остановить коагуляцию поля они уже не смогут, даже если захотят рисковать планетарным катаклизмом ради одной его жизни. Итора тянулась к их щиту с жадностью голодной амёбы навстречу шарику белкового коацервата. И потому щит нужно было немедленно убрать с её пути.

Он успеет, не даст им повода. Он исчезнет из поля зрения раньше, чем одна короткая неяркая вспышка мыльным пузырём накроет Итору. Он уже будет внизу.

Но всё случилось совсем не так, как он рассчитывал.

На какой-то миг он словно встретился с чем-то глазами. С чем-то совсем иным, бесконечно далёким от него, обычного человека, далёким от того образа Иторы, что жил в нём до сих пор. С чем-то древним, таким древним, что само это окружающее космическое ничто было моложе. С чем-то, сокрытым позади этой планеты. С чем-то, выглянувшим на миг из-за вселенского размера запертой двери.

Это нечто, ключ и замок в одном лице, коснулось его и отпрянуло. И тогда он умер.

Безжизненный сплав металла и плоти падал и падал, такой же мёртвый, кувыркаясь в плазменном коконе распарываемой атмосферы. Он падал вместе с капсулой, пропекаясь насквозь, превращаясь в комок обугленного биосубстрата, но продолжал видеть и чувствовать. Боли не было. Как не было и страха. Было лишь ожидание.

Удар выбросил его вместе с капсулой куда-то в далёкую неизвестность, в неведомый сектор космоса, где сверкали лишь одинокие звёзды, недвижимо, величественно и печально. Его капсула медленно стыла, пока не слилась в немом единении с окружающим ледяным покоем.

Полёт сквозь тьму длился целую вечность.

Здесь царствовала ночь.

Самый трон её попирал эти земли бессмысленные тысячелетия.

Камни цвета застывшей на жутком морозе человеческой крови.

Звёзды цвета последнего крика, преисполненного невыносимого отчаяния, бессмысленно горького, проклинающего.

Застывший, потерявший животворную силу воздух.

Здесь не пели ветра.

Здесь не было движения.

Время умерло.

Сама же Вечность была по обыкновению терпелива, она и создана для долготерпения. Не умея за себя бороться, она могла только ждать. Невидимые глаза день за днём следовали строкам неуничтожимых вещих рун, что щедрой рукой были разбросаны по этим чёрным полям. Даже сквозь мертвенный мороз к небесам доносился трупный смрад сгнивших ещё при жизни туш, под небесами безумными духами носилось эхо давней битвы, только сами бесстрашные воины, некогда принявшие тут неравный бой, боле не могли потревожить спокойствие этого рассудительного взора. Они исчезли. Лик неспешно гниющего во мраке и опустошении мира был недостаточно хорош, чтобы стать последним пристанищем славным героям прошлого. Спасительное тление успело стереть эти знаки с поверхности застывающего в немом сумасшествии пространства. Их память была достойна большего, но подарок и без того был бы искренне оценен, если б довелось им высказать своё последнее слово.

Хотя нет. Одна-единственная светлая искорка ещё тлела, неприкаянная, под сводами этих прогоревших небес. Её свет был слабее даже призрачных здешних звёзд, пути к которым раз и навсегда отрезаны для смертных и вечных, однако даже на этот бессильный путеводный маяк должен однажды прилететь свой мотылёк, которому отчего-то все огненные колёса Вечности покажутся ледяными безднами, лишь застилающими взор, мешающими достичь этого закрытого от посторонних взглядов мёртвого мира.

Так и случилось.

Мотылёк он и есть мотылёк. Ни песчинки не шевельнулось в этих шершавых ледяных песках. Ни пылинки не тронулось в свой неблизкий путь по воле ветров. Даже ветры, эти некогда заснувшие, но по-прежнему непоседливые охотники до приключений, не пробудились ни на миг. Только те семь пар неведомых глаз стали сопричастными короткому нежданному визиту, слабым дуновением пронеслись над самой землёй, безмолвно и бесстрастно.

Слушайте.

Мгновение спустя прозрачные тени исчезли, неслышный разговор смолк, едва начавшись. Зачем обсуждать то, что было решено не здесь и не сейчас. Это был именно он, старые письмена могли ошибаться, но в этот раз они были написаны Рукой, неспособной на ошибки.

Диво обнаружилось не сразу.

Взгляд Вечности заметно потеплел, высмотрев со своих неизмеримых высот небольшую прореху в ткани пространства на том самом месте, где раньше мерцала единственная, едва живая звёздочка. Пространство содрогнулось под этим взглядом. Целый мир исчез, ненужный. Такова судьба всего бренного в Вечности — промелькнуть пред ликом судьбы и раствориться в нём, лишь устало вздохнув и пожелав всем остающимся доброго пути.

5821гТС

ГС

Сектор Сайриус-бис.

Система Штаа.

Аракор, незаселённая планета.

Снежная крупа отчаянно царапала лицевой щиток биосьюта, обещая при первой возможности забраться внутрь и показать несчастному пришельцу, что все эти формальные градации оценки пригодности человеческого существования на поверхности планеты придумали кабинетные учёные, отродясь не покидавшие кондиционированного мирка своих лабораторий.

По всем формальным признакам Аракор принадлежал к зелёному поясу холодно-голубого ряда, что в теории означало «свободное проживание колонии с незначительными ограничениями сезонного характера». В теории, только в теории,— повторял себе под нос Джон Алохаи, прислушиваясь к завываниям ветра, что доносила до него услужливая начинка биосьюта. Аракор оказался планетой с норовом. Стоило покинуть приветливое нутро тамбур-лифта, как их тут же окружило, завертелось вокруг седое марево летучего льда, которого отродясь не видел ни один разумный обитатель его родной Неоны, мира исключительно уютного, если и позволяющего температуре достигать точки кристаллизации воды, то где-нибудь там, далеко за пределами экваториального материкового кольца, ближе к полюсам, где одних только питающихся крилем морских гигантов и встретишь.