Говорят, что Рафаэль писал свои картины в полной прострации и сам потом удивлялся, что свет находит некоторые из его произведений такими превосходными, потому что, рисуя, он никогда не думал о механизме исполнения, но постоянно имел перед глазами свой идеал.

Моцарт писал:

«Если я, например, ночью не могу спать <…> то во мне мысли набегают целыми потоками. Откуда и как они являются, я не знаю и не имею над ними никакой силы. Я слышу тогда музыку совершенно хорошо и ясно и могу обозреть ее в уме всю сразу, как если бы предо мной стояла прекрасная картина; я слышу в воображении не отдельные, разорванные куски, но полное целое»{261}.

В связи с этим Шелгунов делает следующий вывод:

«Частое самоубийство и помешательство поэтов, художников, ученых следует приписать единственно раздражению их мозга. Можно составить огромный список талантливых людей, кончивших жизнь самоубийством, безумием или умерших от острых болезней мозга. Вот некоторые из более замечательных: талантливый французский поэт Жерар де Нерваль повесился; Гайдн после своих “Четырех времен года” захворал головной болезнью и умер в отупении; Моцарт получил воспаление мозга и перед смертью помешался на том, что Сальери хочет его отравить; Сальери сошел с ума и впал, наконец, в полное безумие; Доницетти помешался тоже; композитор Кларк в сумасшествии лишил себя жизни. Всё это весьма понятно, если обратить внимание на то, что люди этого сорта живут напряженной умственной жизнью, а иногда даже нарочно раздражают свой мозг, чтобы усилить его впечатлительность и продуктивность, ночной работой или возбуждающими средствами, как вино, пунш, кофе. Односторонность занятий увеличивает тоже опасность помешательства»{262}.

Возвращаясь к случившемуся с Сальери в больнице, можно сказать, что тогда все, кто поверил, сочли это результатом старческого слабоумия. В самом деле, ведь 73 года по тем временам — это был весьма преклонный возраст. Больного перевязали, напоили успокоительными лекарствами и усилили за ним наблюдение. Так маэстро Сальери стал «персональным пенсионером в смирительной рубашке».

Карл Бетховен, племянник великого композитора, тогда якобы написал: «Сальери перерезал себе горло, но еще жив»{263}. Впрочем, ряд исследователей утверждают, что эту запись сделал вовсе не Карл Бетховен. Дэвид Вейс, например, в своем романе «Убийство Моцарта» говорит, что запись эта была сделана рукой Антона Шиндлера[50]в одной из «Разговорных тетрадей»[51]Людвига ван Бетховена и звучала она так: «Сальери снова очень плохо. У него полностью помутился рассудок. Он не прекращает говорить, что виновен в смерти Моцарта, что он дал ему яд»{264}.

Уильям Стэффорд утверждает примерно то же самое: «“Разговорные тетради” Бетховена являются одним из нескольких современных источников распространения слухов. Карл ван Бетховен: “Сальери утверждает, что отравил Моцарта”. Антон Шиндлер: “Сальери снова очень плохо. Он стал совсем невменяемым. В своем бреду он заявляет, что виновен в смерти Моцарта и дал ему яд”»{265}.

Итак, Антон Шиндлер. Вроде бы достойное свидетельство, ведь он был дружен с Бетховеном и даже работал его «тайным секретарем без оклада». Именно Шиндлер написал первую фундаментальную биографию Бетховена, в которой постоянно ссылается на свои беседы с композитором, зафиксированные в знаменитых «Разговорных тетрадях». Однако на Международном Бетховенском конгрессе, состоявшемся в 1977 году в Берлине, было доказано, что значительная часть этих «бесед» вписана Шиндлером в «Разговорные тетради» уже после смерти Бетховена с целью повысить свой авторитет. А это значит, что полного доверия Шиндлеру быть не может. Тем более в таких деликатных вопросах, как «признание» Сальери.

Еще по одной версии, запись о том, что Сальери перерезал себе горло, была сделана в ноябре 1823 года не Шиндлером, а публицистом Иоганном Шиклем[52]. Якобы он сообщал Бетховену: «Можно поставить сто против одного, что признания Сальери соответствуют действительности! То, как умирал Моцарт, подтверждает эти признания»{266}.

Дэвид Вейс описывает эту весьма туманную историю следующим образом: «Друг Бетховена Иоганн Шикль сообщил глухому композитору последние новости, написав в его разговорной тетради: “В конце концов, Сальери сознался в том, что отравил Моцарта. В припадке раскаяния он пытался перерезать себе горло, но пока еще жив”. Бетховен написал в ответ: “Я по-прежнему не отказываюсь именовать себя учеником Сальери”. Иоганн Шикль ответил в разговорной тетради: “Пусть так, но могу побиться об заклад, что Сальери сказал правду. Почти все в Вене со мной согласны. Обстоятельства смерти Моцарта служат подтверждением признания Сальери”.

Бетховен сердито ответил: “Пустая болтовня! Сальери я обязан больше, чем кому бы то ни было”.

Иоганн Шикль продолжал: “Больше чем Моцарту?”

Бетховен ответил: “Когда я в нем нуждался, Моцарта уже не было в живых”»{267}.

А вот слова Пьера Франсуа Пеша:

«Бетховен стал глухим, и восемь последних лет его жизни его разговоры велись письменно при помощи тетрадей, которыми легко было обмениваться. В ноябре 1823 года публицист Й. Шикль написал Бетховену в тетради № 95: “Можно ставить сто против одного, что, исходя из обстоятельств смерти Моцарта, признания Сальери соответствуют действительности”. Карл, племянник Бетховена, отметил в тетради № 125: “Сальери объявил, что он отравил Моцарта”, а 7 мая 1825 года, в день, когда Сальери избавился от страданий, он добавил: “Теперь с упорством говорят, что Сальери является убийцей Моцарта”. В тетради Шиндлер написал 25 января 1824 года: “Сальери снова очень плохо. Он не прекращает говорить, что виновен в смерти Моцарта. Это правда, он хочет ее сказать в своей исповеди. Всё получает свое наказание”. 23 мая 1824 года граф Дитрихштейн, друг Сальери, приказал допросить поэта Калисто Басси, который распространял поэму, обвинявшую Сальери в убийстве Моцарта»{268}.

Как видим, опять одни предположения: «говорят», «можно ставить сто против одного», «обвинял»… Оказывается, кто-то даже знал, что несчастный Сальери собирался в будущем сказать в своей исповеди, что знать в принципе невозможно…