собственном замке, как паж с кинжалом у пояса, который будто приехал ухаживать за ней и жениться на ней. В один прекрасный день должна была состояться наконец свадьба… Но до свадьбы дело не дошло, потому что камеристка Зеленкова к счастью, в последнюю минуту сообразила, что так дело не пойдет. Чтобы у алтаря была одна-единственная особа… А тут узнал любимый пани Кратиновой, который ее не любил, а хотел убить, что в ее замке живет какой-то молодой человек, который, наверное, хочет на ней жениться. Тогда он придумал такое: переоделся в костюм того графа, у которого сбежал неродной сын и за которого пани Кратинова не хотела выходить, и ночью утащил этого молодого человека из замка пани Кратиновой в свой замок. Он не знал, что утащил саму пани Кратинову, которую хочет убить, а думал, что утащил пажа, который собирается жениться на пани Кратиновой, а пани Кратинова тоже не знала, что ее утащил любимый граф, который охотнее всего ее убил бы, а думала, что это граф, от которого она пряталась, чтобы тот ее не украл и не заставил насильно выйти замуж. По дороге на коне она была еще довольно спокойна, потому что за поясом у нее был кинжал, а кроме того, она надеялась на Зеленкову. Когда же она оказалась в замке у похитителя, переодетого в другого графа, и похититель пришел к ней ночью в спальню и в корзинке принес всякую всячину, вроде гречневой каши с медом, пращи, оловянных солдатиков, орешков, сладких напитков и одного большого сахарного торта… Он с таким шумом вломился в дверь, что пани Кратинова вскрикнула и тем самым пажеским кинжалом, который висел у нее на поясе, проткнула его… Когда же он умирал, то воскликнул, чтобы господь бог ему все простил… Тут пани Кратинова по голосу узнала, что она убила своего милого, который ее не любил, а хотел убить, и закричала, что он все-таки ее любил и не хотел убить, как раньше присягал, что есть прямое доказательство, и с отчаяния проткнула себя тем же самым кинжалом, так их и нашли на другой день утром… А граф, который ее действительно любил и хотел утащить, так никогда и не узнал, куда исчезла пани Кратинова, потому что ее похоронили в замке похитителя в костюме пажа, в котором она ходила и всех вокруг обманывала. Граф был в отчаянии. Однажды до него дошли слухи, что тот мертвый молодой человек в замке похитителя был не кто иной, как его пасынок, который от него перед том убежал. Хотя это была и неправда, по от страшной печали граф застрелился. Наконец обо всем этом узнал его настоящий пасынок, которого так долго и безуспешно искали, но тот по неизвестной причине проклял и своего неродного отца и пани Кратинову…

До сих пор Руженка чистила ковер на одном месте, под роялем, говорила громко, взволнованно, с придыханием, и труба от пылесоса дрожала в ее руке так страшно, что могла вот-вот выскочить. Потом она опомнилась. Подъехала с пылесосом под зеркало к телефону и снова остановилась. Потому что история еще не кончилась.

— С той поры, — продолжала она, — пани Кратинова вся черная, волосы у нее белые как молоко, а лицо бледное и худое, хотя тот, кто на нее хорошенько посмотрит, увидит следы ее былой красоты…

Это было невероятно. Невероятно, хотя мне казалось, все запутанно. А раз запутанно, то я сначала совсем ничего не понял… А потом я стал подозревать, что Руженка чего-то сама напутала, и сказал ей об этом. Не ошиблась ли она или не спутала… Что я вообще не понимаю… И тут она дернула пылесос, бросила трубу и страшно обиделась. Сказала, что до самой смерти мне ничего рассказывать не будет, что все было так, как она рассказывала, и что я вообще ничего не понимаю… Этим она страшно обидела меня, и мы в этот вечер перестали разговаривать. Она схватила пылесос, бросила его в кладовку и ушла в кухню. Два следующих вечера она даже не глядела на пылесос, на третий вечер все же вытащила и стала возить по передней возле часов, но при этом не говорила ни слова. Может, потому, что были дома отец и мать и было это через девять дней после того случая в парке… На следующий вечер после ужина отец все же ушел, ушла куда-то и мама, и тут Руженка вдруг подобрела.

— Мать ушла к жене генерала, — неожиданно сказала она в кухне. — Жена генерала звонила, опять умирает…

Жена генерала была часто больна, но редко звала мать. Звала ее, как правило, только тогда, когда ей казалось, что она умирает. И это происходило не чаще, чем два раза в месяц. Как только мать произносила, что идет к жене генерала, которая умирает, Руженка всегда оживлялась и летела доставать матери траурное платье. А мать ее всегда удерживала и надевала другое, умеренно темное. А теперь, когда мать ушла и отца не было дома, Руженка подобрела и провозгласила, что с той пани Кратиновой было точно так, как она рассказывала, и что она но ошиблась.

— Не дура же я, в самом деле, — заявила она. — И рассказывать умею не хуже Грона. Если хочешь знать об этом был фильм, я видела его с Коцоурковой. Пани Кратинова с той поры несчастна…

И как только она это сказала, я снова стал во всем сомневаться, хотя мы оба и подобрели. Как же может быть пани Кратинова несчастной, раз ее давным-давно нету? Раз она давно мертвая? Раз это случилось еще до жены императора, которую могла знать только бабушка? Итак, хотел я или нет, но Руженку все же спросил, правда осторожно, чтобы она опять не обиделась и не перестала разговаривать.

— Как же это можно? Надеюсь, пани Кратинова,— сказал я очень осторожно, — не появляется… — И тут Руженка с восторгом закричала, что так оно и есть и что она об этом сказала бы мне уже позавчера, если бы я с ней не ссорился… А поскольку это произошло после ужина, отца не было дома, а мать ушла к жене генерала, Руженка быстро достала пылесос и начала чистить ковры — сначала опять в пурпуровой комнате, а потом и в других местах; и я стал за ней ходить из комнаты в комнату, смотря по тому, куда она тянула провод, и слушал. Как же может быть