Это похоже на мозаику. Каждый кусочек выглядит бесформенным, но, оказавшись в нужном месте, он вместе с другими бесформенными кусочками создает цельную картину. Так и незначительные поступки незначительных людей могут слиться в событие. А могут и не слиться. Не все зависит от художника. Особенно если по соседству работают другие мастера.

Нет, Гранцов не мог рисковать. Ему надо выполнить свою задачу. А Василь пускай выпутывается без него.

— Придется все-таки лететь на самолете, — сказал он. — Так будет проще.

— Как хотите, — помрачнел Марат. — Тогда я один с ним поеду. Посмотрим, кто первый доберется.

Он снова повалился на диван, заложив руки под голову. Гранцов молча курил у окна. Когда Оксана вошла в номер, ни тот, ни другой не оглянулись.

Она постояла на пороге и спросила:

— Что-то случилось?

Никто не ответил.

— А где Василь?

Гранцов пожал плечами. Марат встал:

— Что ты там стоишь, как сирота казанская? Заходи.

— Боюсь помешать. Кажется, я не вовремя.

— Ты всегда вовремя, — галантно ответил Марат и за руку усадил девушку рядом с собой на диван. — Какое у тебя платье красивое.

Она была сегодня в красном платье на узких бретельках. «На карнавал собралась», — догадался Марат.

— Вот скажи мне, Оксана, на чем лучше путешествовать — на самолете или на машине?

— На яхте. Куда вы собрались?

— Ты все забыла. Мы едем в Сан-Деменцио.

— Это невозможно. Все дороги сейчас перекрыты армией. Вы новости смотрели? Мне приказано уговорить вас лететь на карнавал. Если не уговорю, меня уволят. Я шучу. Ну, правда, Марат, давайте слетаем в Рио! Там весело, там спокойно, никаких проблем. Пока еще есть такая возможность, а?

— А вот Федор Ильич говорит, что мы можем лететь в Сан-Деменцио, — повернулся к ней Гранцов. — Он нас почему-то не уговаривает.

Оксана замялась:

— Наверно, у него начальство по-другому думает. А мой начальник — так.

— У вас разные начальники? — удивился Марат.

— Конечно. Я работаю в русской дирекции, а Федор Ильич — по международным связям. Это разные направления.

— Значит, тебя Старицын уговаривает? — спросил Гранцов. — А нам говорили, что он уже улетел на семинар. Так он здесь, получается?

— Не знаю. Мы по телефону общались.

Гранцову очень хотелось задать девушке еще несколько вопросов, но вдруг он услышал за спиной какой-то шорох. Резко развернувшись, он увидел Василя. Тот стоял за перилами балкона и заносил ногу, безуспешно пытаясь перелезть через ограждение.

Вадим вышел на балкон и схватил одессита за плечо, чтобы тот не свалился вниз. Он почувствовал, что парня бьет сильнейшая дрожь.

— Что за акробатика? — спросил Гранцов, с усилием втаскивая Василя. — Ты откуда?

— От… От-оттуда, — заикаясь, ответил одессит. — По пожарной лестнице спустился. Гонятся за мной. Можно мне у вас спрятаться? Больше некуда бежать, только к вам.

Роман Старицын родился проповедником. Он еще застал время, когда был спрос на звонкоголосых пионеров и фотогеничных комсомольских вожаков. Хорошая дикция в сочетании с безукоризненной анкетой открывали ему путь в то самое светлое будущее, о котором он так вдохновенно говорил с любой трибуны.

Поначалу он и сам верил в то, что было написано в сценариях торжественных мероприятий — про самого человечного человека, про верного ленинца, про вдохновителя и организатора и, особенно, про счастливое детство, за которое спасибо, родная страна. Веры этой хватило ненадолго. Мама говорила, что за хорошую учебу и общественную активность всех пионеров награждают поездкой в «Артек». Но наступил тот сентябрьский день, когда в класс вошел загоревший Жорик Какишвили, сын завмага. Он хвастался значками и разноцветными галстуками, которые купил у зарубежных пионеров, когда отдыхал в том самом «Артеке». Жорик был отпетым троечником, Жорик игнорировал общественную работу, Жорик продавал сигареты старшеклассникам на переменках. Но он побывал а «Артеке», а Ромка — нет. Вера его рухнула, но на дикции и активности это не отразилось. Даже наоборот. Ромка стал рваться наверх еще яростнее.

Он опоздал самую малость — и не по своей вине. Комсомольский поезд еще катился, но его локомотив уже незаметно отцепился и свернул на рельсы бизнеса, а вагончики бежали себе по инерции, пока не уперлись в тупик.

Какое-то время Роман крутился среди иеговистов, потом распространял «гербалайф», хорошо заработал на продаже книжек по дианетике, но остановился он все-таки на «единственном принципе». ЦЕП поразила его своей всеядностью. Она действительно не знала границ и действительно не различала наций, рас и религий. Любой мог вступить в Церковь хотя бы ради того, чтобы объединиться со всем остальным человечеством. К тому же вера в «единственный принцип» позволяла воспользоваться некоторыми услугами, которые предлагала Церковь.

Например, Марата Ромка завлек в секту, подловив на интересе к спорту. Других он ловил иными способами, свято соблюдая принцип индивидуального подхода, усвоенный еще в райкоме. Кому-то достаточно было пообещать вечную жизнь, кого-то требовалось утешить и обогреть. А как он выступал на общих собраниях… Старушки рыдали от умиления, когда он спускался со сцены кинозала и шел по рядам, касаясь протянутых ладоней и провозглашая: «Бог любит Вас! Любите Бога! Пук спасет вас! Идите за Пуком!»

Справедливость восторжествовала, хотя бы в отдельно взятой судьбе. Старицын вкладывал в ЦЕП все свои способности — и получил достойное вознаграждение. Его карьера была не столь стремительной, как бы хотелось, но зато неуклонной и без задержек. На каждой служебной ступеньке Роман старался быть лучше всех своих соседей. Лучше — с точки зрения руководителя этой ступеньки. Каждый сверчок заведовал своим шестком, и Старицын умел найти индивидуальный подход к каждому сверчку. Постепенно он пробился на вершину своей карьеры. Можно было бы расти и дальше, но он решил, что лучше вовремя остановиться.

Теперь ему не надо было общаться с низовыми уровнями. Правда, и на самый верх его не допускали. Но ему это и не было нужно. Старицын сознательно перестал пробиваться в слои высшей элиты. Там его никогда не признали бы равным — с его комсомольским, советским, русским прошлым он казался бы выскочкой среди безупречных аристократов. Его вполне устраивало новое окружение, руководители среднего звена, всякие координаторы и директора. Он-то знал, что все они, в отличие от него, уже не способны прыгнуть выше.

Но комсомольская школа сказывалась до сих пор. Старицын умел безошибочно определять лидера в любой группе и сразу подстраивался на роль его помощника.

Когда начальство потребовало срочно представить отчет о ходе текущих событий, Роман отправился в офис Дональда, а не пригласил его к себе, хотя они были абсолютно равны по статусу. Но он все равно называл Дональда боссом, потому что тот был немного старше, был американцем, и думал, что он тут круче всех. Старицына вполне устраивало такое положение.