На нашем выступе рос орешник, и к одному из кустов мы привязали самодельную веревку из носовых платков. Вторым ее концом мы обвязали Питерса за талию, и я стал медленно его спускать, пока хватало платков. Он выбил в стене дыру глубиной дюймов шесть или десять, стесав предварительно камень, выступавший сверху на фут или около того, после чего рукояткой пистолета вогнал в освобожденное место прочный клинышек. Потом я подтянул его наверх фута на четыре, там он пробил отверстие такое же, как внизу, и вогнал еще один клинышек, благодаря чему у его рук и ног появилось место для отдыха. Далее я отвязал платки от куста и бросил ему второй конец, который он привязал к клинышку в верхнем отверстии и теперь смог осторожно спуститься на три фута, то есть на всю длину платков, ниже того уровня, где только что побывал. Здесь он пробил еще одну дыру и вколотил еще один клинышек. После этого он снова поднялся на один уровень вверх, чтобы отдохнуть, поставив ноги в выбитые ямки, а руками взявшись за клинышки. Теперь появилась необходимость отвязать платки от верхнего клинышка, чтобы привязать к нижнему, и тут он понял, что совершил ошибку, когда выбивал отверстия на таком большом расстоянии друг от друга. Однако после пары неудачных и крайне опасных попыток дотянуться до узла (ему приходилось левой рукой держаться, а правой развязывать) он перерезал веревку, оставив на клинышке шесть дюймов. Затем он спустился под третье отверстие, но не слишком низко. Благодаря этому приему (приему, до которого я сам никогда бы не додумался и за который нам нужно было благодарить находчивость и решительность Питерса) мой товарищ наконец сумел, не без помощи выступов, которые встречались в стене, добраться до дна без происшествий.

Не сразу я решился последовать его примеру, но потом набрался храбрости и сделал это. Питерс, прежде чем начать спуск, снял с себя рубашку, и та вместе с моей послужила материалом для изготовления веревки, необходимой для этой затеи. Сбросив вниз мушкет, найденный в расселине, я привязал эту веревку к кусту и начал быстрый спуск, пытаясь энергичными движениями унять дрожь, которую не мог побороть никакими другими способами. Однако это помогало всего лишь первые четыре-пять шагов, потом воображение мое необычайно разыгралось от мыслей о том, какая подо мной глубина и как ненадежны клинышки и отверстия в стеатите — моя единственная опора. Напрасно пытался я прогнать эти мысли и не отрывать взгляда от гладкой каменной стены передо мной. Чем больше я старался не думать, тем более живыми и ужасными становились мои видения. Наконец наступил момент, столь опасный в подобных случаях, когда мы начинаем представлять ощущения, какие будем испытывать во время падения, рисовать себе головокружение и тошноту, и последнюю борьбу, и полузабытье, и, наконец, горькое сожаление, когда ты уже стремительно летишь вниз. Эти фантазии начали создавать новую собственную действительность, и все вообразимые страхи одолели меня. Колени мои неистово задрожали, пальцы медленно, но уверенно начали разжиматься. В ушах зазвенело, и я промолвил: «Это мой похоронный звон!» Меня охватило неодолимое желание посмотреть вниз. Я не мог, не хотел смотреть только на скалу перед собой и с диким, неописуемым чувством ужаса, смешанного с облегчением, устремил взгляд в самую глубину бездны. На какой-то миг пальцы снова судорожно впились в камень, с этим движением в сознании подобно тени промелькнула мысль о спасении… а в следующее мгновение всю мою душу переполнило страстное желание упасть — жажда, порыв, стремление, совершенно неподвластные разуму. Я разжал пальцы, немного повернулся и, раскачиваясь, замер на секунду. Потом в голове помутилось; в ушах раздался пронзительный, призрачный вопль; темная, демоническая, размытая фигура появилась прямо подо мною; и я, вздохнув, упал в ее распростертые объятия.

Я потерял сознание, и Питерс поймал меня, когда я упал. Он наблюдал за моим продвижением со дна утеса и, увидев, что мне грозит, попытался всячески воодушевить меня советами, но разум мой помрачился настолько, что я не слышал его слов и даже не осознавал, что он обращался ко мне. Наконец, заметив, как я покачнулся, он бросился меня спасать и успел как раз вовремя, чтобы подхватить меня. Если бы я обрушился всем своим весом, веревка из платков наверняка порвалась бы и я полетел в бездну; а так он сумел меня схватить и осторожно опустить на полную ее длину, так что я повис над пропастью. Примерно пятнадцать минут провисел я без чувств. Когда я очнулся, дрожь утихла, я как будто заново родился и с помощью товарища благополучно спустился на дно.

Теперь мы находились недалеко от ущелья, ставшего могилой для наших товарищей, и к югу от того места, где обрушился склон горы. Вокруг царило полное запустение, которое напомнило мне описания путешественников в тех безотрадных местах, где некогда стоял Древний Вавилон. Не говоря об обломках разрушенного утеса, которые беспорядочной грудой преграждали нам путь с севера, поверхность земли во всех остальных направлениях была завалена огромными глыбами, как будто мы находились посреди развалин каких-то гигантских сооружений, хотя, если присмотреться, здесь отсутствовали какие бы то ни было следы человеческой деятельности. Тут было много шлака, огромных бесформенных гранитных глыб вперемешку с мергелем[31], и те и другие имели металлические вкрапления. Повсюду, куда хватало глаз, не было и следов растительности. Мы увидели несколько крупных скорпионов и пресмыкающихся разных видов, которых никто до сих пор не встречал на таких широтах. Поскольку больше всего нас заботили поиски пищи, мы решили идти к берегу, до которого было не более полумили пути, чтобы поймать черепах, которых мы наблюдали из своего убежища на горе. Мы прошли каких-то сто ярдов, осторожно выбирая дорогу, когда за очередным поворотом из какой-то пещерки на нас набросились пять дикарей и ударом дубинки Питерс был свален на землю. Все они бросились к нему, чтобы скрутить свою жертву, но это дало мне время прийти в себя от неожиданности. При мне все еще был найденный мушкет, но ствол его при падении с обрыва повредился так сильно, что выстрелить из него все равно не получилось бы, и я отбросил его в сторону, предпочитая довериться пистолетам, которые неизменно держал наготове. Я стал надвигаться на нападавших, произведя несколько выстрелов подряд. Двое дикарей упали, еще один, который как раз занес над Питерсом копье, вскочил на ноги, не закончив свое дело. После того как мой товарищ был освобожден, дальнейшее не представляло особого труда. У него тоже были пистолеты, но из осторожности он не воспользовался ими, рассчитывая на свою колоссальную физическую силу, равной которой я не встречал ни у кого. Выхватив дубинку из руки одного из павших дикарей, он вышиб мозги трем оставшимся одним могучим ударом. Наша победа была полной.

Все это произошло так стремительно, что нам с трудом верилось, что случившееся было явью, и мы какое-то время стояли в отупении над бездыханными телами, пока нас не привели в себя крики, послышавшиеся в отдалении. Дикарей встревожил звук выстрелов — наше пребывание на острове перестало быть тайной. Чтобы вернуться к утесу, нужно было идти в направлении, откуда доносились крики. Но даже если бы нам удалось до него добраться, мы не смогли бы подняться по нему незамеченными. Положение было отчаянное, мы на миг задумались, решая, в какую сторону бежать, когда один из подстреленных мной дикарей вдруг вскочил и попытался спастись. Но мы поймали его и уже хотели прикончить, когда Питерсу пришло в голову, что он может пригодиться нам для спасения. Поэтому мы потащили его за собой, дав понять, что пристрелим, если он будет сопротивляться. Через несколько минут он уже был совершенно послушен и бежал рядом с нами между валунами по направлению к берегу.