— Охолонь! Торкель не оскорбил тебя!

Меньше всего сейчас хотелось Владимиру затевать ссору с йомсвикингами — он надеялся пойти к ним со своими разговорами. Он буквально выволок Олава из-за стола, потащил за собой на улицу.

Снег тускло освещал ночь, и даже при тяжёлой наволочи облаков можно было различить утоптанные тропы и разъезженные дороги. Город голосил праздником, тут и там слышались хмельные крики с весёлой руганью, девичий смех. Совсем как за сотни вёрст отсюда в Гардарики, Саксонии либо Моравии. Двое мужей, один из которых совсем ещё вьюнец, пьяно заплетаясь и оступаясь с дороги в рыхлые сугробы, шли к светящейся припорошённым льдом, обжатой тёмным лесом реке. Олав, трезвея от прогулки, зачерпнул пригоршню снега, растёр лицо, хрипло выдохнул:

— Ух! — Обернулся к Владимиру:

— Говорил я с этим Славомиром давеча. Про людей Хакона он верно сказал: пришли-де за тобой, но живым не доведут. Не нужен я Хакону — добро, если до очей своих допустит, а то зарежет, как борова. Тамо осильнею, буду на равных говорить с ним.

— Останешься у Эйрика?

— Нет. Один раз он продал меня сыновьям Гуннхильд, кто поручится, что он не сделает этого во второй раз? Я уйду из Свитьода, но ещё не знаю, куда. Может, к конунгу вендов Мешко, может, к вальхам[138]в Норманд.

Они ушли в сторону к раскидистому дубу, уселись на его корни, что паучьими лапами вцепились в берег, будто удерживая его от сползания вниз.

— А ты что надумал, Владимир? — спросил Олав. — Не даст тебе людей Эйрик, и ты знаешь об этом. Зачем уходил из Новгорода, мало тебе его было? Хотел всю Русь себе забрать? Вот сиди теперь, жди помощи. Кому нужен ты? Хакону проще тебя брату твоему Ярополку продать, Харальду Синезубому Стьюрбьёрна со своими просьбами хватает.

— А ты кому надобен? — огрызнулся Володька, задетый словами Трюггвасона.

— И я никому не нужен, — согласился Олав, — потому и ухожу славой да воинами обрастать. Тебе того же желаю. Пока ждать будешь, Эйрик на тебя не обратит внимания, а когда увидит, что люди к тебе тянутся, не сможет не замечать тебя.

По-взрослому рассуждал Олав, но и Владимир думал-передумал об этом. Надежда всё же была на Добрыню: не мог он безоглядно затеять весь этот побег из Новгорода. Трюггвасон, будто вдохновлённый какой-то мыслью, обернулся к новгородскому князю, предложил:

— Давай дадим друг другу слово, что тот, кто займёт стол конунгов первым, поможет другому!

Владимир всё ещё сердился на правоту Олава, да и предложение было неожиданным. Хотелось почваниться, набивая себе цену: моё, мол, слово важнее для тебя, но искренность в голосе Олава-заставила князя оттаять.

— Давай.

Потянув из-за пояса нож, Олав остриём осторожно, чтобы не перерезать жилы, надрезал правую руку у большого пальца, протянул нож Владимиру. В рукопожатии кровь смешалась, бурыми маленькими каплями исчезнув в снегу. Потом, оставив наболевшее, сидели и болтали, пока не замерзли совсем. Трюггвасон, окончательно потрезвевший, вспомнил про сегодняшний пир и про то, что там с ним произошло. Завёлся, но уже не так яростно:

— Торкель востёр на язык, но Буи не следовало так смеяться над моей висой. Если я его вызову на хольмганг — это будет глупо, и все скажут, что Олав не умеет смеяться над своими ошибками. Но куда бы я ни отправился, для своего удовлетворения сначала разорю то место, что зовётся родиной Буи.

На следующий день Владимиру удалось уговорить Добрыню пойти к конунгу. Беседу вели в маленьком покое, освещаемом лишь масляной лампадкой. Эйрик, как показалось, настроен был дружественно, объяснял, почему не может дать людей в этом году:

— Бирка погибает, но я не могу просто так оставить озеро Меларен, иначе его тут же захватят викинги, которые будут грабить мои сёла. Я собираюсь на тинге созвать людей на городовое дело и построить новый город.

Добрыня не сдавался, предлагая различную леготу, в том числе и в Киеве. Обучившийся красноречию на вечевых сходах, Добрыня был убедителен даже на новом для него свейском языке. Но Эйрик был твёрд. Беседа закончилась тем, что конунг поставит на следующем тинге вопрос о помощи Владимиру. Князь ничего не стал высказывать стрыю, молча отправившись к Торкелю Высокому.

Во дворе гостиного двора стояло трое гружёных саней. Торкель, длинный, как колодезный журавль, громко, с руганью распекал четверых парней, иногда яря себя, срывался на крик, и тогда парни разбегались, уворачиваясь от затрещин, каждая из которых ошеломила бы медведя. Владимир стоял, пытаясь понять, что произошло. Оказалось, в ночь, по хмельному делу, парни на лошадях уволоклись в лес, где наткнулись на оголодавших волков. Лошадей и сани пришлось оставить, чтобы спастись самим. Теперь до моря, где стояли корабли, тащи поклажу хоть волоком. На крыльцо самой большой избы вышел Буи. Торкель отвлёкся, и парни стали разбредаться в стороны. Владимир, решив, что самое время, подошёл к йомсборгскому хёвдингу. Выслушав князя, Высокий качнул головой, шумно, по-бычьи, выдохнул, рёк:

— Может, кому-то интересно то, что ты предлагаешь, но не нам.

— Вы хёвдинги здесь, а я сделаю вас ярлами, наделю землёй, — не отступал Владимир.

— Я не знаю тебя, конунг, — сказал Торкель, и по голосу чувствовалось, что он теряет терпение, не до того в предотъездной суете сейчас было, — нас не может уговорить помогать даже Стьюбьёрн, хотя в его доблести мы не раз убеждались.

«Уйдут ведь, и не увижу более!» — кусая губы, думал Владимир, больно уж по сердцу пришлась ему уверенная стать йомсвикингов.

— Мы уходим, не будем ждать конца праздника, — будто читая мысли Владимира, сказал Торкель.

— К Харальду в Данию?

— В Йомсборг.

— Это зимой-то на кораблях через всё море? — удивился Владимир. Он уже достаточно здесь пожил, чтобы знать о том, что зимой редко кто плавает так далеко.

Торкель улыбнулся, а стоявший рядом и рассмеявшийся Буи сказал голосом, глухо рыкнувшим, будто из утробы огромной скалы:

— Нас боятся Ньёрд с Эгиром, и, как бы ни леденели наши вёсла, как бы буря ни пыталась утопить наши драккары, мы всегда возвращались домой.

Если йомсвикинги не боялись дерзить вслух про богов, то уговорить их не удастся, пока сами не захотят. Пожелав хёвдингам удачи, Владимир ушёл.

Народ осуждал Ярополка и Мстислава Свенельда за развязанную братнюю войну. Рати вернулись из древлянской земли, по Олегу не успели справить тризну, как к Ярополку пришёл волхв Белояр. Князь, вопреки совету ворожеи Светланы, не звал Белояра на советы, а сам волхв не напрашивался, и вот он пришёл, и никто из сторожи не решился его остановить. В простой холщовой рубахе, но с наборным с серебряными накладками поясом, на котором висело множество оберегов. Тёмная с проседью прядь выбилась из-под гойтана, упала на строгие глаза.