— Мама меня не любит?

— Мамка твоя, окромя своего еврея, никого не любит. Хотя и его, поди, ненавидит уже, — быстро реагировала тогда еще живая Фрося.

— Я в чем-то виновата?

— Что ты, Алиночка, это я во всем виновата, — как-то непонятно отзывалась соседка-врач.

— Почему ко мне не приходит папа?

— У него и спроси! — грубовато откликалась Галина. У нее с Фельдманом свои счеты.

— Почему тебя любят больше?

— Глупенькая! Что ты такое говоришь!

— Почему тебя любят больше?

— Да с чего ты взяла?

— Тебя любят больше.

— Это потому, что моя родная мама умерла, вот меня и опекают.

— А меня не любит никто!

— Я тебя люблю!

Маша ее любила, и чем больше выражала свои чувства, чем сильнее демонстрировала свою привязанность и искреннюю заботу о младшей сестренке, тем сильнее отдалялась Алина. Отдалялась, потому что нашла виноватого. Это сестра забрала у нее все. Ничего не оставила. Маша родилась первой. Маша талантливая и очень красивая. У Маши легкий характер и веселый нрав. Машу все обожают. Алина — случайность. Алина страшна и посредственна. Алина хромает и физически, и психически. Алину терпят. Алина грустная, колючая, дерзкая.

Теперь у нее появился шанс показать, что это не так. Она тоже чего-то стоит, и они все это увидят. И тогда, может быть, даже папа обратит наконец на Алину внимание. С этой мыслью она засыпала и просыпалась всю неделю, пока шли приготовления к прослушиванию. С этой мыслью она пришла в зал, с этой мыслью вынесла на сцену свой треугольник. У Алины было превосходное настроение. Мама завязала ей банты, ободряюще потрепала по плечу и даже улыбнулась, а папа (неужели такое бывает?) после дежурного приветствия вдруг спросил: «Как дела?» Слушать ответа, правда, не стал, но этого Алина и не заметила. Она уже ликовала. Когда она еще немного подрастет, а память снова и снова начнет настойчиво возвращать ее в тот день, она поймет: это не она заслужила внимание родителей, не Алина. Она получила то, что получил бы от них любой человек, оказавший услугу «их ненаглядной Марусе». Но пока она практически счастлива. Она стоит за кулисами. На ней школьная форма с нарядным белым фартуком и отутюженным галстуком. Ее глаза сияют. В голове ритмично проносится вызубренный «текст» мелодии.

— После кларнета, после кларнета, — повторяет себе Алина, зная, что не собьется.

Она отлично подготовилась. И внутренне, и внешне. Она даже сделала то, чего не делала уже несколько лет: прикрепила подставку под правый ботинок. Ей по-прежнему каждый год мастерили специальную колодку, не замечая, что она перестала ее носить. Конечно, обнаруживать свою хромоту не хотелось, но от постоянного ношения подобной обуви у Алины слишком рано начала деформироваться ступня, на ноге у основания большого пальца стала расти некрасивая косточка, выпирающая из туфель и больно ноющая в плохую погоду. Если бы Алина вовремя (по совету Антонины Степановны) не отказалась от колодки, противная косточка уже была бы величиной с грецкий орех. Но ради сегодняшнего дня Алина готова рискнуть. Она вступает в новую жизнь. У нее появился пусть маленький, но все же шанс сравняться хотя бы с тенью старшей сестры. И она не собиралась этот шанс упускать.

Машино выступление открывает второе отделение прослушивания. Детский оркестр уже на сцене. Алина заняла свое место и теперь наблюдает за происходящим вокруг. Вот вернулись из буфета члены комиссии, чинно расселись в первом ряду. О чем-то переговариваются, листают программки. Вон сидят родители. Рядом, но не вместе. Мама, как обычно, нарядная при встрече с папой. Папа напряжен. Публика в сборе. Концертмейстер объявляет Машу. Она появляется. Очаровательная в своей сосредоточенности, легко взмахивает смычком, приглашая оркестр следовать по ее пути. Больше Алина не видит ничего вокруг. Теперь она выуживает из многоголосья инструментов только голос кларнета. Как только он замолчит, она должна встать и ударить «гвоздем»[9]по треугольнику.

И она встает. Встает быстро и резко. Резко наступает на правую ногу. На правую ногу, к ботинку которой прикрепила колодку. Колодку, которая отлетела. Отлетела так неожиданно, что Алина упала. Упала, прервав выступление. Выступление прервалось, потому что остановился оркестр. Оркестр остановился, потому что перестала играть первая скрипка. Скрипка перестала играть, потому что скрипачка бросилась поднимать сестру.

— Ничего, ничего, — шепнула Маша. — Сейчас продолжим. Ты просто не вставай больше. Играй сидя.

Алина не вставала, но и сыграть не смогла. От ужаса произошедшего она просто забыла, как вытащить из стройной мелодии звуки кларнета. Несколько раз ей казалось, что необходимо вот-вот вступить, и она била в треугольник, мешая не только детскому оркестру, но и солистке. Выступление расклеивалось на глазах. Это чувствовалось и на сцене, и в зале. Наверное, положение еще можно было бы исправить, если бы Михаил Абрамович не встал в волнении со своего места. Алина сразу же решила, что он собирается выйти, чтобы не быть свидетелем ее позора. От обиды и несправедливости она начала методично лупить гвоздем по треугольнику, вынудив сфальшивить всех, включая Машу.

Маша прослушивание не прошла. Не помогли ни прошлые заслуги, ни диплом с отличием. На Алину она не сердилась. Говорила, как обычно, легко и быстро:

— Правильно, что не взяли. Первую скрипку ничто не должно сбивать. Я ужасно рада, что так вышло. Это хороший урок. Буду совершенствоваться. Давай я буду играть, а ты издавать всякие дурацкие звуки, и когда я смогу абстрагироваться…

— Отстань!

Алину доброта Маши только раздражает. Это сестра не желает ворошить прошлое и искать виноватых, а у Алины на этом вся жизнь держится. Она привыкла и себя есть поедом, и других. Сейчас она ненавидит свою хромоту, Зину, которая не стала эту хромоту исправлять, Машу за то, что вытащила ее на большую сцену, саму сцену, что наградила ее таким бессердечным плевком, и всю свою еще такую короткую жизнь. Алина давно чувствует себя изгоем в семье, а теперь, когда стала невольной виновницей Машиного провала, еще больше, чем прежде. Мать смотрит презрительно, отец не говорит ничего, кроме «Как ты могла так подвести сестру?», бабушка охает и ахает. Так почему бы на самом деле не отправить себя в изгнание?

— Тетя Тоня, вы что-то говорили о специальных интернатах…

Славочка, дорогая!

Все больше убеждаюсь в правильности выбранной профессии. Изучать живых все же гораздо интереснее, чем молиться мертвым. Вижу, как ты хмуришься и шепчешь: «Спаси и сохрани!» Спасибо, милая! Кто знает, может, одними твоими молитвами… В общем, правдами и неправдами первые главы закончены и отредактированы, но работа опять остановилась. Остановилась, потому что я не могу проследить причинно-следственной связи в изменении поведения девушки. Раньше все было предельно просто: одного ребенка любят, другого нет, нелюбимый завидует любимому. Зависть, являясь огромной движущей силой, культивирует в личности все новые губительные пороки. Вот и все. Некоторые практические примеры, серия логических выводов, и труд можно было бы считать завершенным. Но не все, оказывается, так просто. Во-первых, ангел, совершенно определенно, досадил дьяволу чем-то еще, кроме родительской любви, но я не знаю чем. А во-вторых, я неожиданно поняла: не могу закончить работу, не представив каких-либо результатов, не увидев, во что все это выльется.