5 ноября 1999 года

Проснулся в три часа ночи. Бриттани и я проплывали над Квинсом в воздушном шаре. Оборвался строп, корзина резко накренилась, и моя сестра вывалилась из нее…

— Вы уверены, что это была ваша сестра? — спросил Иззард во время сеанса.

— Совершенно.

— Ее смерть, ее настоящая смерть — позвольте мне еще раз услышать о ней.

Я вжался в кушетку.

— Жуткая история.

— Сколько ей было?

— Четырнадцать.

— А вам?

— Десять. Мы жили в Квинсе, в квартире на Корона-авеню, возле Сто восьмой улицы.

Вот, Иззард снова хитростью вытянул из меня этот рассказ.

— Была одна из тех летних ночей, когда воздух похож на кожу улитки. Мама послала нас купить молока. Безопасный район — освещенные улицы, куча полицейских. И все было бы нормально, если бы Бриттани не настояла на том, чтобы мы пошли через парк. Мне действительно неприятно об этом говорить.

— Парк Киссена?

— Киссена. Верно. Вдруг Бриттани что-то замечает и бросается бежать. Полная луна, но я никак не могу ее найти, нигде. Наконец бегу домой. Папе пришлось дать мне пощечину, чтобы я перестал плакать. Он вызывает полицию, затем все идут в парк и находят ее через час.

Понадобилось какое-то время, потому что кусты были такие густые. Две дюжины колотых ран.

— Вы видели труп?

— В ту ночь — нет, только на похоронах. Но к тому времени ей уже наложили грим.

— И фараоны решили, что это была шпана?

Странно было слышать из европейских уст Иззарда слова «фараоны» и «шпана».

— Они опросили местные банды. «Гуннов» с Родмэн-стрит, «Ночные крылья» с Корона-авеню… несколько других, не помню их названий.

— У фараонов ничего не оказалось?

— Они даже ножа не нашли. Да на это никто и не надеялся. Шпана просто выбрасывает его в залив Флашинг, верно?

Казалось, нахмурилось все тело Иззарда.

— Гюнтер, я пришел к заключению. Анализ не может начаться до тех пор, пока мы не узнаем точно, сколько личностей скрывается в вас. Сеансы от рассвета до заката вредны для здоровья, но в вашем случае…

— Весь день? Я не могу себе этого позволить.

— У меня скользящий график. Как в парковочном гараже.

Я представил себе Иззарда работающим в гараже: как он отгоняет кататонические «вольво» и маниакально-депрессивные «саабы» клиентов и пригоняет владельцам к концу дня психически здоровые автомобили.

— Ладно, — согласился я. — От рассвета до заката.

9 ноября 1999 года

«Антихрист» безнадежен. Оргии Сатаны в Белом доме списаны с чужих книг и смешны. В четырнадцатой главе появится настоящий Иисус, скооперируется с духом Ричарда Никсона, и вдвоем они образуют нечто вроде эктоплазменного спецназа против Сатаны. Звучит многообещающе, но предшествующие этому сцены никак не получается написать.

Дальше по коридору живет женщина, отливающая бетонные фаллосы. Мы не общаемся. Молодой мужчина на третьем этаже пишет стихи без единого слова, одни многоточия и тире. Мне нечего ему сказать. Когда человек страдает диссоциацией и творческим бессилием, мой дражайший дневник, ему нужен друг.

14 ноября 1999 года

Когда Иззард говорил «от рассвета до заката», он не шутил. По его настоянию мы встречались в шесть утра. Все эти особые условия — мой случай, должно быть, действительно привел его в восхищение. Возможно, он предвкушает еще одну обложку с портретом расщепленной личности в журнале «Аномальная психология» или, быть может, хочет взять меня на приближающийся конгресс Международной ассоциации психоаналитиков в Бонне. Смотрите, sehrgeehrten Doktoren, полюбуйтесь на этот весьма любопытный экземпляр. Теперь он от нас не уйдет.

Иззард принес кофе и пончики. Мы полакомились, затем он сказал:

— Я бы хотел поговорить с Вильямом Оранжевым.

— Что, этого действительно достаточно?

В голове у меня началось извержение вулкана, и лава захлестнула мое возмущенное «я». Состояние побега… И вдруг я спрашиваю:

— Что вы обнаружили?

Странно. Иззард утверждал, что мы будем заняты до вечера, тем не менее в окно льется яркий солнечный свет.

— Это заняло не так много времени, как вы думали?

— Много, — пробормотал Иззард, набивая свою трубку «Фредерик Марч». — Дольше, чем я думал.

— Дольше?

Меня удивляло, как мог Иззард непринужденно растянуться на полу, не теряя при этом достоинства. Его лежащую фигуру окружали листочки бумаги, каждый исписан строчками и изрисован карикатурными лицами.

— Сейчас воскресное утро, — сообщил он.

— Воскресное? Вы серьезно?

Так оно и было. Пустой желудок давал о себе знать. Кости ломило от переутомления.

— Подобьем бабки. Сколько?

Иззард зажег «Фредерика Марча».

— В вашем случае количество «я» может иметь меньшее значение, чем…

— Сколько? — настаивал я.

— Трудно сказать, — резко вскочил Иззард, всем своим тоном давая ясно понять, кто здесь врач, а кто — пациент. — Некоторые из ваших «я» сообщили о существовании других личностей; мне не удалось их вызвать. Пару раз мне рассказали о личностях, которые показались мне настолько безобидными, что я решил их не беспокоить.

— Просто назовите мне примерное количество, доктор Иззард. А то у меня мозги пухнут.

— Если обязательно надо назвать число, я бы сказал… ну, около трех тысяч.

— Трех тысяч?

— Туда-сюда десяток.

— Это нелепо.

— Они пролетали мимо, одна чертова личность за другой. Словно просматриваешь телефонный справочник Манхэттена.

Иззард подрисовал своим рисункам швы Франкенштейна.

— А вот что действительно интересно — это возникающая организационная схема. Как вам, быть может, известно, Гюнтер, человечество и в самом деле одна семья. Все на этой земле чьи-то двоюродные, десятиюродные, пятнадцатиюродные братья или сестры — если не ближе. Так что неудивительно, что некоторые ваши личности заявляют о кровном родстве друг с другом и группируются в семейные кланы.

— Семейные кланы? Внутри меня есть семьи?

— Зеленые, Серебряные, Охровые, Розовые…

— Скажите честно. Это плохая новость, да?

— Не обязательно. Помните, наша задача — это сплавить различные ваши «я» в одно верховное «эго». Внутри определенной семьи проблема ассимиляции не должна оказаться труднее, чем в обычном случае расщепления личности. Однако между семьями нам придется бороться с кровной местью, религиозной нетерпимостью, этнической гордостью и подобными расколами.