Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лаверн изучал её грудь, гладил её бёдра. Таксист молчал, отрабатывая двойную плату, и настырно не смотрел в зеркало заднего вида.
В какой-то момент Лаверн подумал, не много ли себе позволяет, но, почувствовав робкое прикосновение Вестл к своему бедру, решил, что она и сама этого хочет. Хрупкая и доверчивая.
Лаверн простился с ней у её дома. Таксист смущённо кашлянул и, пересчитав деньги, пожелал спокойной ночи. Лаверн вернулся домой и заснул, вспоминая, как познакомился с Джесс. С Джесс из девяностых. «Кажется, женщины похожи в любые времена», – решил он.
Больше месяца они продолжали встречаться с Вестл, и лишь потом Лаверн ненавязчиво предложил зайти к нему.
– Ты ведь не бросишь меня? – спросила она, вкрадчиво вглядываясь ему в глаза.
– Брошу? – Лаверн рассмеялся. – Ну что ты, Вестл?! Конечно, нет! – он обнял её и, прижав к себе, поцеловал. Мысль о том, что эта девушка сегодня будет принадлежать ему, пьянила и позволяла забыть обо всём, кроме предстоящей близости.
Точно так же, как в тот день, когда он вернулся в этот мир, Лаверн обрушился в своей страсти на Вестл. Она уступила, сдалась, прижалась к первому в жизни мужчине и долго лежала, не в силах перевести дыхание.
Квартиры в Нью-Йорке оказались до неприличия крохотными по сравнению с квартирами в Чикаго, но стоили на порядок дороже. В первые дни новый город напугал Олдина, и он напоминал Фелиции встревоженного зверька, которого напугали адским шумом, и он не может отыскать свою тёплую, уютную нору. Пару раз он с надеждой вспоминал Чикаго, особенно тот дом за городом, где они жили вместе с Лаверном на протяжении двух недель.
Фелиция слушала его молча. Сейчас вспоминать о прошлом хотелось меньше всего. Оно осталось позади, а вместе с ним, казалось, и все воспоминания, мечты, надежды, чувства. Фелиция рассчитала имеющиеся деньги и решила, что торопиться не стоит. Если жить экономно, то хватит на пару месяцев. За это время она сможет приглядеться к этому чужому городу, понять, что к чему.
Ночью ей приснилось, что она снова восемнадцатилетняя девочка, которая только что сбежала из дома и приехала в большой город. Только теперь не было наивности и неопытности.
На следующий день Фелиция оставила Олдина дома, а сама, купив пару газет, долго сидела в парке, читая объявления о работе и приглядываясь к прохожим. В памяти всплывали рассказы знакомых девушек о Бродвее, но Фелиция не особо верила им. Из десяти подруг в Чикаго, клятвенно говорящих, что знают, что такое Нью-Йорк, возможно, ни одна не знала в действительности, о чём говорит.
Фелиция вспомнила Уолтера Килнера, но решительно прогнала искушение позвонить ему и попросить помощи. В Чикаго они встречались раз пять, и каждую из этих ночей Килнер ни разу не пообещал ей ничего. Лишь оставил номер телефона и сказал, что если она будет в Нью-Йорке, то может позвонить ему.
Высокий, стройный, с широкими плечами и узкой талией. У него было скуластое лицо с коротким ёжиком светлых волос, голубыми глазами, прямым носом и волевым подбородком. Он нравился Фелиции, и она не переставала напоминать себе, что этот мужчина – один из немногих, кого выбрала она сама, а не ответила на интерес к себе.
Вспоминая Килнера, Фелиция почему-то вспоминала тёплые летние ночи, когда они лежали в постели и курили после свершившейся близости. Странным было то, что встречались они не летом, а холодной зимой, в отеле, где Килнер снимал номер. Кажется, он работал адвокатом. Кажется, он был хорошим любовником. И, кажется, он понимал её, не задавая лишних вопросов и не распыляясь на пустые обещания и бахвальства.
Но это могло быть таким же обманом, как и время года, оставшееся в памяти. Скорее всего, она собрала этот образ из многих других, оставив лишь внешность и тело, хотя и здесь, возможно, вкрадывался обман.
Фелиция вырвала из газеты клочок с предложением работы и убрала в сумку. «Устраиваться продавщицей косметики, тем более в хороший магазин, не самое плохое, что может случиться», – думала Фелиция, безучастно продолжая читать газеты.
Её внимание привлекло объявление о художественной выставке со свободным входом, и она решила, что будет неплохо сходить туда.
Люди, встреченные Фелицией на выставке, понравились ей, в отличие от картин. Уродливые лица, созданные грубыми мазками, вселяли ужас и отвращение, хотя, по мнению Фелиции, картины должны умилять и радовать глаз. Полуобнажённая женщина в лохмотьях тянулась в баре за бутылкой шнапса. Карлик выпрашивал у розовощёких детей милостыню. Ржавый трамвай катил по заснеженной улице.
Фелиция поморщилась, услышав ряд хвалебных отзывов. Невысокий мужчина с округлым брюшком, по правую от неё руку, восхищался реалистичностью, обращая внимание на застывшие хлопья снега в углах оконной рамы трамвая, за которой съёжился краснощёкий худой кондуктор со сломанным носом. – А вы что скажете? – услышала Фелиция обращённый к ней вопрос, обернулась и растерянно хлопнула глазами. Восхищавшийся картинами критик добродушно улыбнулся и представился. Его имя показалось Фелиции знакомым: Гордон Адамс. Кажется, она читала о нём в газете, или же статья о галерее была подписана им? – Всё правильно, – подхватил Адамс, словно читая её мысли. – Я именно тот, благодаря кому, ещё один художник получил право заработать себе на жизнь. А вы?
– Я? – Фелиция снова посмотрела на картины. Что она могла сказать об этом?
– У вас ведь есть имя? – спросил Адамс, избавив её от необходимости высказывать своё нелицеприятное мнение.
Фелиция вздрогнула и, нахмурившись, назвала своё настоящее имя. «Нет. Фанни Вудс осталась в Чикаго, и точка», – решила она. Они разговорились, и Фелиция представилась, как певица из Чикаго. Адамс присвистнул и расчувствовался, что она не художник.
– Вот были бы художником, непременно помог, – он подмигнул Фелиции и понизил голос. – И не говорите, что вам не нужна помощь. Помощь нужна всем. Даже тем, кто говорит, что не нужна, – он снова подмигнул и предложил встретиться вечером. Фелиция отказалась, ожидая более настойчивого предложения, но его не последовало. – Сколько вам лет? – спросил Адамс, награждая Фелицию таким взглядом, словно она очередная картина, которую принесли ему в надежде продать.
– Двадцать пять.
– Двадцать пять? – его взгляд стал более острым. – Это правда? – он хитро прищурился, увидел, как решительно кивнула Фелиция, и кивнул в ответ, давая понять, что поверил. – Приехали в Нью-Йорк в поисках лучшей жизни?
– Почему вы так решили?
– Ваша внешность. Для двадцати пяти вы выглядите слишком усталой. Осмелюсь предположить, что жизнь в Чикаго была не пределом мечтаний, – Адамс замолчал, ожидая согласия или возражений, но Фелиция не хотела больше разговаривать.
Она вернулась домой и долго смотрелась в зеркало, выискивая следы прожитых лет. Олдин предусмотрительно молчал, понимая, что у матери плохое настроение.
«Нужно бросить курить, – решила она. – И завязать с выпивкой». Жизнь в Чикаго снова стала чёткой, словно и не было долгой поездки в Нью-Йорк.