Коля случайно обмолвился, что у вас бывают случаи желудочных заболеваний. Сыночек, не забывай мыть руки перед едой. Береги себя.

Твоя мама

Не волнуйся, мама, я мою руки перед едой и стараюсь беречь себя, я всегда помню, что ты меня ждешь.

А ты, Колька, и ты, Цукер, ну какие же вы молодцы, ребята! Огромное вам спасибо, что зашли, успокоили и за то, что так врали, ну это ж надо такое выдать: «В десанте не пьют».

Весной 1981 года двенадцать месяцев исполнилось, как я в армии мыкался. Стал я к тому времени настоящим «волчарой», дочерна загорелый, наголо остриженный, худой, жилистый, злой, выносливый, хороший стрелок. Знал, как на войне выжить, ну и… крови не боялся. Только не думайте, что я себя нахваливаю, у нас в роте почти все такие были, а были ребята и получше, и намного лучше.

А вот с обмундированием плохо было, пообносились мы, по горам ползая, оборвались. А армии ведь есть срок ношения формы: х/б – шесть месяцев, сапоги – восемь, шинель, бушлат – два года. Белье нижнее, в том числе и прославленные тельники, по сезону. А то, что изорвалось все, так надо аккуратнее быть, товарищи солдаты, новую форму никто вам не выдаст, не положено. Что могли – латали, зашивали, что могли – воровали или обменивали. У меня ботинки на вторую неделю после выдачи «каши запросили», подошва почти оторвалась. Так я кроссовки себе достал и ходил в них преспокойненько, и даже штабные говнюки мне замечаний не делали. Вид, конечно, в разномастном, рвано-латаном обмундировании у нас был аховый, но тут строевые смотры никто не проводил, воюют, и ладно.

Питание? Так я уже не раз говорил: помои. Нашу бригаду в то время со складов ТуркВО снабжали. Вот и старались окружные снабженцы все залежалое и просроченное нам сбагрить. Дескать, сожрут – никуда не денутся. А деваться нам действительно было некуда, разве что на операции… вот и добывали там жратву, как могли.

Все бы ничего, привыкли мы ко всему, обстрелялись, вот только таяла наша рота, не пулеметы – желтуха роту косила.

К весне 1981 года от штатного состава роты только тридцать бойцов осталось, и это еще после всех пополнений, а в трех ротах батальона – сотня. И боевых потерь хватало.

Выписка из боевого формуляра в/ч 44585

– Фаик, ты чего такой смурной? Болеешь?

Фаик – это прозвище моего замкомвзвода, хороший он был парень, татарин из Бугульмы.

– Да хреново мне что-то, мать во сне видел, плачет она, – отвечает мне Фаик, собирая РД: патроны, сухпай, плащ-накидка. В ночь мы уходим, в засаду.

– Да брось ты! Скоро тебе домой. – Я толкаю его в плечо, стараюсь отвлечь, думал, он мне скажет: «А ну! Сколько дней до приказа?»

– Да, скоро… Вот только хреново мне. – Фаик отворачивается, прячет лицо, не хочет разговор продолжать. А на скольких операциях был… И ничего, всегда нормальный, веселый.

– Строиться, вторая рота! – доносится в палатку голосок дежурного.

– Ну что, Фаик, пошли? – с легким недоумением спрашиваю я, замечая, как он все возится и возится у своей тумбочки.

– Пошли, – встает он и просит: – Если со мной что… то вещи мои матери-то передай.

– Кончай херню пороть, провидец ты хренов, – разозлился я и первый вышел из палатки на построение.

Молча на рассвете цепью мы шли по рисовому полю, вода обувь заливала, с трудом ноги вытаскиваешь из липкой грязи. Впереди небольшой кишлак. Мы там должны в засаду засесть. Я рядом с Фаиком шел, сначала увидел, как он упал, фонтанчики от пуль увидел и только потом звук резко-хлестких выстрелов услышал. Первым делом я «духа», что нас обстрелял, снял очередью из пулемета. Четыреста метров, на рассвете, из положения «стоя», навскидку – да, неплохо я стал стрелять. И только потом к Фаику бросился. А он в грязи лежит, задыхается, руками разводит, сказать что-то силится, да не может. Четыре пули получил Фаик, из них две под сердце – не жилец. Перевязал его, промедол вколол, в поле в воде и грязи не бросишь, вскинул на плечи и понес. А рота со всех стволов по кишлаку бьет и перебежками вперед. Перебежка – ив грязь, в воду падаем, постреляли, перебежка – и снова грязь хлебаешь. Еще двоих из наших бойцов зацепило, одного наповал, второй ранен. Не мы, нас в засаде взяли. Но ничего, воевать-то мы умеем, наших солдат такой херней, как засада, не больно возьмешь. С матом, с боем ворвались в кишлак. Из ручных гранатометов все дома, из которых велся огонь, раздолбали, да еще и ручными гранатами добавили. Горит кишлак, бьем мы из пулеметов и автоматов по всему, что движется… осатанели. Все, закончен бой. У них нет ни живых, ни раненых, ни пленных. Вызвали вертолеты, раненых и убитого погрузили и дальше пошли, нам по приказу еще один населенный пункт надо проверить.

Значит, чует человек свою смерть? Не знаю… Я ничего не чувствовал, так меня и не убили, да и ранения, откровенно говоря, ерундовые были, разок осколок мясо на ноге порвал, один раз пулька кожу с руки стесала. Еще несколько раз приходилось мне с предчувствием сталкиваться: гибли ребята и ранения тяжелые получали и заранее об этом деле знали, а бывало, что и без всяких предчувствий на небеса отправлялись, тоже было. Так что с полной уверенностью ничего сказать не могу.

А Фаик выжил, операцию ему сделали, пули вытащили, молодой, здоровый, вот и выжил. После госпиталя демобилизовался, он свое отвоевал. А у нас война продолжалась…

Выписка из боевого формуляра в/ч 44585

27 августа вторая рота высадились на вертолетах в горах под городом Мазари-Шариф. Перевал держали. На равнине наши мотострелки и царандой кишлаки чесали и на нас «духов» гнали.

– Горло ему перехватывай! Да режь ты его, мудак!

– Вот гад! Крутится еще!

– Может, не будем скотину мучить?

– Точно! Стрельнем, а потом шкуру снимем и на куски распластаем.

Вдвоем мы мучаем несчастную скотину, взятого в качестве трофея живого барана. Как людей резать, знаем, как барана забить – нет. Мальчики все городские, вот и сами мучаемся, и барана всего измучили. Сегодня 29 августа 1981 года, мне исполнилось двадцать лет. Этот баран, трофейный длиннозернистый рис и кувшин с растительным маслом должны, соединившись, превратиться в чудный плов. Но баран не хочет быть украшением празднично-полевого стола, мекает и брыкается.

– Ну его на х…! – измучившись и весь вспотев, кричу я и отпускаю барана. – У меня тушенка есть, ею рис заправим.

– Нет, сволочь, ты от меня не уйдешь! – азартно кричит наголо стриженный, рослый и весь в истерзанном обмундировании Филон и, перехватывая отпущенного барана, вяжет своим ремнем ему ноги.