– Мы ехали в Лидс, – сказал я.

Отец гневно сверкнул на меня глазами.

– Эй, что я тебе говорил в машине?!

– А что там, в Лидсе? – спросил старик.

– Для тебя – ничего интересного.

– Я не тебя спрашиваю, а его.

– Что за разговорчики – я тебе разрешал? Нет. Сядь. – Отец выдвинул из-за стола стул, толкнул по выложенному плиткой полу. – Папа, тебя ноги не держат. Колени отказывают?

Старик долго смотрел на него.

– Что тебе здесь надо, Фрэнсис?

– Садись – или я тебя сам усажу. Выбирай.

После секундного раздумья дедушка опустился на стул – нехотя, обиженно.

Отец тем временем расстегивал чехол.

– Так ты и не ответил, где патроны.

Из чехла он вынул ружье – коричневое, блестящее, как конский каштан. Увидев его, я охнул, но дедушка и глазом не моргнул.

– За вещами ты, папа, следишь, этого у тебя не отнять, – похвалил отец. И, полюбовавшись темным отполированным стволом, откинул его. Ствол переломился надвое. Отец достал из ранца два оранжевых патрона, вставил в ружье – с полным безразличием, будто батарейки в пульте менял, – и защелкнул ствол. И, целясь старику прямо в лоб, рявкнул:

– Где патроны?

– Хоть застрели меня, не скажу.

– Дело твое.

Старик задрал голову. Пошарив по столу, нащупал коробку сигар и зажигалку. Ногтем большого пальца откинул крышку – совсем как отец. Только отец никогда не прикрывал ладонью пламя зажигалки. Облачко дыма затуманило его лицо, в кухне запахло сбежавшим кофе.

– Хочешь? – предложил старик.

Отец опустил ружье, уперся прикладом в ботинок. Схватил коробку, прикарманил и, вытащив изо рта у старика сигару, затянулся.

– Где патроны? – повторил он, выпуская дым.

Старик посмотрел на меня с неподдельной жалостью.

– Когда-нибудь, – сказал он, сползая на краешек стула, – когда-нибудь, надеюсь, мы с тобой познакомимся как следует. По опыту знаю, если твоего отца нет рядом, то и дышится легче.

– Здесь я с тобой соглашусь, – поддакнул отец. – Говори, где патроны, а не то весь дом переверну! – Он снова вскинул ружье, держа в содранных пальцах сигару. Дуло почти касалось щеки старика.

Я что-то забормотал, зашмыгал носом.

– А на что они тебе? – спросил старик. – Двух тебе мало, я понял.

Отец невозмутимо попыхивал сигарой.

– Вот твое слабое место, Фрэн. Любую свою задумку ты считаешь удачной.

– Да неужели?

– Пожалуй, так.

– Нашел время меня поучать! Как тебе на стуле сидится, удобно?

– Не очень.

– Что ж, придется привыкнуть.

Старик повернулся ко мне с усмешкой:

– Что у него с рукой?

– Это он обойным ножом меня порезал, – сказал отец.

– Что, серьезно?

Я дернул плечом.

– Видно, было за что, – заключил старик. – Ты, я вижу, не из тех, кто на людей с ножом без причины кидается. Знавал я подонков, ты совсем из другого теста.

– Патроны! – рявкнул отец. – Живо.

– Знаешь, когда ты родился, он нам ни словечка не сказал. Девять лет молчал. Девять лет! Бабушка твоя так до самой смерти и не узнала. Разве это по-людски?

Отец подскочил к нему с ружьем:

– Гони патроны, чтоб тебя!

Пол Хардести не выдержал:

– Откуда ты знаешь, может, они у меня кончились?

– Ты бы такого не допустил.

– Мне семьдесят четыре. Я столько всего забываю – тебе за всю жизнь не упомнить.

– Да уж!

Тут отец, должно быть, перехватил взгляд старика – и, опустив ружье, оглянулся на угловой кухонный шкафчик под потолком.

– Что? Там они, да? Перепрятал? – Крепче сжав ружье, он влез на кухонную стойку, встал на колени, провел рукой по верху шкафчика. – Счастье, что немцы до тебя не добрались, а? Ты бы все государственные тайны им выложил через десять минут! – Слышно было, как он тряхнул коробку с патронами. – Должно хватить. – Он соскочил на пол, вывалил на стол целую гору патронов с медными капсюлями и стал горстями ссыпать их в ранец.

– У тебя брюки в крови, – сказал мне дедушка.

Я посмотрел на свои ноги.

– Да, знаю.

– И он тоже.

– Знаю.

– Все, хватит. – Отец схватил меня под руку. – Идем маме звонить. – Сердце у меня от радости так и подпрыгнуло. Отец подтолкнул старика локтем. – У тебя до сих пор тот древний аппарат в прихожей?

– Нет, поставил беспроводной.

– Надо же, в ногу с веком идешь!

– Не скакать же мне день-деньской вверх-вниз по ступенькам! Эти горы меня доконали – тебе не понять.

Отец подтолкнул меня вперед:

– Сбегай принеси.

Я поспешил прочь, но тут же остановился:

– А где он?

– В гостиной, малыш, – ответил Пол Хардести. – На лежанке.

– Что такое лежанка?

– Ты издеваешься?

– Он у нас культурный! – Отец рассмеялся. – На диване! – И снова запрыгнул на кухонную стойку, так что ящики загремели. Пепел упал с сигары на пол серым червячком. Направив на старика ствол, отец сказал с нажимом: – Никакого самоуправства, Дэн. Запомнил?

Я шагнул в прихожую, не понимая, куда идти. На буфете стояла лампа с прожженным абажуром, а выше, на драных оливковых обоях, висели пейзажи – виды озера, гор – в простеньких деревянных рамках и там же фотография брюнетки в квадратных очках – наверное, моей бабушки. Нос у нее был похож на отцовский. Увидев перед собой две двери, я вошел в правую и оказался в гостиной. В очаге теплился огонек. Маленький телевизор показывал плохо, звук был приглушен; на экране ветеринар в халате осматривал ежика на обитом тканью столе. Я взял с подлокотника дивана телефон и кинулся обратно.

Отец так и сидел с ногами на кухонной стойке, лишь руку протянул за телефоном и велел мне садиться. Стул для меня он уже приготовил, рядом с дедушкиным. Когда он набирал номер, дедушка шепнул мне под гудки:

– Серьезно он вляпался?

Я показал все десять пальцев, и он хмуро кивнул.

– Дозвонился, – сказал отец, прижимая к уху телефон. Дуло ружья смотрело куда-то между дедушкиным стулом и моим. – Кэт, это Фрэн, просто хотел сказать, что все в порядке. Не спеши на меня набрасываться, я… ох, с кем это я разговариваю? – Он сжал губы и слушал. – Вот что, для начала успокойся, Дженет, ладно? Ты ведь даже не знаешь, что я хочу сказа… Постой, ну что за безобразие? – Он рассмеялся. – Что ж ты так со мной? Спокойно, зайка, ты ведь меня даже не знаешь. Я всего лишь пытаюсь дозвониться до Кэтлин, а ты меня поносишь последними словами! Где она?