— Ты говорил, что купил акции за смешные деньги, — произношу едва слышно, напряжённо глядя в его висок. — Почему не продашь?

— Потому что этот гандон всю жизнь эту компанию создавал, — раздраженно поясняет он, все так же глядя прямо перед собой. — Болел ею, еще тогда… И сейчас так же. Даже гордостью своей поступился, ко мне за помощью приполз, чтобы ее спасти. А я, как сука последняя, злорадствовал. Старые обиды сложно забыть. Он ведь лучшим другом был мне когда-то.

Я молчу с минуту, осмысливая его слова, не обращая внимания, насколько сильно меня всю колотит. От собственной глупости. Самонадеянности. В голове стучит «Я ошиблась, ошиблась». Ошиблась…

— Что произошло между вами? Почему вы перестали дружить? — спрашиваю совсем тихо, почти шепотом, и Баженов переводит на меня хмурый взгляд.

— Не слишком ли много вопросов, Алена?

— Извини, — резко отворачиваюсь, чтобы скрыть всю гамму эмоций, которые наверняка написаны на моем лице.

— Какое отношение ты имеешь к Черных? — спрашивает резким тоном, хватает меня за предплечье и грубо дёргает на себя. — Говори. Сейчас же.

Его чёрный давящий взгляд прожигает насквозь, подавляет, принуждает подчиниться. Я прикрываю глаза на мгновение, и делаю осторожный вздох, пытаясь усмирить бешено колотящееся сердце в груди, но все тщетно. Меня колотит и сотрясает от его ударов, потому что я понимаю, что натворила. Что меня обвели вокруг пальца, как наивное дитя, и я сама позволила это сделать. А теперь… Теперь придётся ответить. За свою непроходимую глупость. Тупость. За ложь.

Но сердце истекает кровью от обиды. Смириться с тем, что он невиновен, невероятно сложно.

— Если он был твоим другом… Когда-то… Если ты не забыл об этом, если не предавал его… То почему даже не пришёл на похороны?! — слова даются мне с трудом, в глазах собираются слезы. — Где ты был?! Когда был так нужен…

Стальная хватка на моем предплечье мгновенно ослабевает, и вскоре исчезает вовсе. Взгляд Баженова меняется. Становится удивлённым, даже недоуменным.

— Милка заболела, — рассеянно произносит он, разглядывая меня так, будто видит впервые. — Пневмония, температура под сорок. Я никуда не поехал.

По моим щекам градом катятся слезы. Я смотрю на него, и вижу, понимаю, насколько ошеломлён. Такие эмоции невозможно сыграть. Да и не похож он на актёра.

— Только попробуй ещё раз назвать его гандоном или как-то еще оскорбить… — хриплю я, с ненавистью глядя в его ошарашенные глаза. — Он не сам застрелился. Его убили, ясно? Я слышала разговор в участке, им то ли заплатили, то ли запугали, а может и то и другое сразу… Поэтому они и обставили все, как суицид…

— Алена? — голос Баженова звучит глухо, в глазах неверие, отрицание.

Я сглатываю, пытаясь успокоиться, но все тщетно. Сижу перед ним, словно обнаженная. Да почти так оно и есть… Ведь я без трусов. Потому что он порвал их. Прямо на мне. В треснувшем по швам платье. Потому что он крайне неаккуратно стягивал его с меня этой ночью. С заплаканным лицом, с опухшими от его поцелуев губами. Сижу, отчаянно борясь с рвущейся наружу истерикой. Не знаю, каким чудом это мне до сих пор удается.

Сглатываю слезы и выдавливаю из себя садистскую улыбку.

— Да, дядя Костя. Я Алена. Алена Черных.



Он молчит и смотрит на меня. На его лице больше невозможно прочесть ни единой эмоции, только взгляд очень острый, режет меня на куски, как тонкий нож из дамасской стали. А я продолжаю с вызовом смотреть ему в глаза, с неестественно растянутыми в подобие улыбки губами. Ожидаю своей казни. Я не сомневаюсь, что она будет. Здесь и сейчас. Когда он немного отойдёт от шока. И я боюсь её. Ужасно боюсь услышать то, что он мне скажет. Ещё больше боюсь, что не скажет ничего. Что просто уйдёт.

Вижу, как дёргается кадык на его шее. Как крепче сжимается челюсть, и ходят желваки.

Не выдерживаю, подскакиваю и убегаю в ванную. Слезы душат, внутри все горит огнем, больше не могу, нет больше сил держаться. Закрываю за собой дверь на замок, падаю на колени в углу возле душевой кабины, сгибаюсь пополам, и захожусь в истерике. В немой истерике, не издавая ни единого звука, и прекрасно слышу, как сзади дёргается дверная ручка. Раз, другой. А потом внезапно жуткий грохот бьет по перепонкам, я оборачиваюсь, испуганно всхлипнув, и вижу на пороге его грозную фигуру. Вижу вырванный кусок дерева из дверного проема, и отрицательно кручу головой, глотая слезы. Он просто взял и вынес дверь.

И что теперь? Он убьёт меня? Да и плевать, я это заслужила.

Отворачиваюсь, закрываю руками лицо, и снова сгибаюсь пополам. И плевать, что выгляжу жалкой, плевать, что сдалась, сломалась, мне на все, на все уже наплевать. Только хочется выть от отчаяния, орать, хочется разбить себе голову об толстое стекло этой душевой кабины, и увидеть, как по нему потечет моя кровь… Кажется, я сошла с ума, потому что и правда готова сделать это, но сильные руки подхватывают меня сзади, и тянут вверх, вынуждая подняться на ноги. Разворачивают на сто восемьдесят градусов, прижимают к твердой мужской груди и заключают в стальные объятия.

Он не говорит ни слова, но держит так крепко. И прижимается губами к моей макушке, шумно выдыхает, и я чувствую тепло. Обхватываю руками его крепкое тело, и тоже прижимаюсь к нему изо всех сил. Снова реву, но теперь мои слёзы другие. Они дарят свободу. С каждым всхлипом, с каждым судорожным вдохом и выдохом, мне становится легче. Я чувствую щекой гладкость и тепло его кожи, слышу, как громко бьется в груди его сердце, и мне становится легче. Мне уже не страшно. Совсем не страшно. Мне хорошо.

Время теряет счёт. Мы стоим так долго. Очень долго. Словно целую вечность. А мне не хочется, чтобы это прекращалось.

Но все когда-нибудь заканчивается. И он берет меня на руки и относит в постель. Укладывает на простыни, как ребёнка, смотрит в глаза. Я уже не плачу, но стыдливо отвожу взгляд.

Удивительно, что в таком состоянии я ещё могу думать о своей привлекательности в его глазах, но такая мысль мелькает. Что я наверняка сейчас вся красная, опухшая, и вообще… страшная, как моя жизнь.

Он встает, подбирает с пола подушку и одеяло, отдаёт их мне. А я, оставшись без его рук, вся подбираюсь, чувствую себя дико неловко, неуютно. Перемещаюсь в сидячее положение, укрывая одеялом колени, смотрю на него, и боюсь, что уйдёт. Но попросить остаться — не могу.

Он садится рядом, смотрит в глаза.

— Поспи. Тебе надо отдохнуть.

Его голос звучит мягко, но при этом все равно отдает сталью. Не знаю, как это возможно, наверное, из-за взгляда, по-прежнему острого, ледяного. Он ранит меня еще сильнее, чем прежде. Отрицательно кручу головой.

— Вряд ли я смогу уснуть, — голос отказывает мне окончательно, и теперь просто сипит. — Надо ещё позвонить Захарову, сказать, что я нашла документы.