Соседка кивнула.

– Ничего себе… – проговорила я. – Значит, правда такое бывает…

– Теперь любви нет… ненависть… – Соседка говорила неохотно, как будто я ее заставляла откровенничать.

Я больше ничего не стала спрашивать, а она продолжила, сама, все так же неохотно, как будто отвечая на какие-то неслышимые вопросы.

– Два года мы с ним жили. Я даже в Сети писала, что я замужем. И фамилию поменяла.

– По-настоящему? – удивилась я.

– Конечно, ВКонтакте. Так я Семенова, а стала Попкова. Все знали – мы вместе. А потом он взял и ушел к Полинке. У нее своя комната, от бабки квартира осталась, и ей там комнату дали. Взял и ушел, – повторила она.

– А ты что?

– Я… Хотела ему показать, что я из-за него себя убила.

– Показала? – вздохнула я.

Соседка закусила губу.

– Он козел.

– Так зачем из-за него себя убивать?

Она помолчала.

– Меня в психушку сначала привезли, но мама упросила, чтобы перевели в терапию.

Мама… У человека есть мама, которая не умерла и ее не бросила, заботится о ней, а она хотела умереть из-за парня. Мне этого не понять, я то ли родилась другой, то ли по-другому ценю жизнь, потому что видела в своей жизни разное.

– А ты из детского дома, да? – с любопытством спросила соседка. – Говорила медсестра… Тебя здесь знают… Говорят, каждый год попадаешь…

Мне не очень понравилась такая постановка вопроса. Во-первых – не каждый. И первый раз я упала с крыши из-за Паши, потому что он хотел спрыгнуть вместе со мной, я полезла его уговаривать.

Второй раз бесновалась Вульфа. А сейчас я даже и не знаю, как это произошло, что у меня кончился запас жизненных сил. Наверно, голод, холод и нервные перегрузки.

– У меня тоже была мама, – зачем-то сказала я. – Но она умерла, когда мне было десять лет.

Соседка кивнула, развернула конфету, предложила мне, я покачала головой. Тогда она взяла телефон и позвонила.

– Мам… Чего… Ладно… Поем… Не приходи… А он не звонил? Вот козел, а… Мог бы поинтересоваться, как я… Ладно, хорошо… Мам! – соседка чуть повысила голос. – Я имею право на любовь!

Я отвернулась к стене. Наверное, надо поставить себе задачу – завтра встать и поехать домой. Если получится. А то с такой соседкой все силы моего организма уйдут на то, чтобы никак не реагировать на ее глупость. Я, наверное, бываю очень категорична, я сама это чувствую. Но необходимость постоянных компромиссов иногда меня просто убивает. Получается, что искренне вести себя практически ни с кем нельзя. Паша бросится драться, выть, стучать ботинком о чужие машины и дома. Виктор Сергеевич обидится и пропадет на несколько недель. Папа будет плакать. Тетёрка ругаться с широким охватом – достанется и правительству нынешнему, и предыдущему, и советскому времени, и царям – разным, кого знает, всех перечислит, до Федора Кобылы, от которого ведут род Романовы, и американскому президенту, и японцам, и татаро-монголам. Ну и понятно, достанется мне. И так с каждым. Раньше можно было быть откровенной с Машей, но мы как-то разошлись с ней – из-за ее мамы, милой, доброй, интеллигентной, которая не хочет, чтобы мы дружили, опасаясь моего тлетворного влияния на Машу.

Я снова попробовала сесть на кровати, обратив внимание, как у меня распухла вена. Соседка, заметив, что я разглядываю руку, объяснила:

– У тебя капельница стояла двое суток.

– Ничего себе…

Я осторожно села, сейчас у меня это получилось. Потом спустила ноги.

– Лежи! Ты чё? Сказали – лежать.

– Ага, – кивнула я, ища что-нибудь на ноги. Надеть было нечего.

Пол оказался не очень холодным, старый желтый линолеум был не многим холоднее моих ног. Я аккуратно, держась за изголовье кровати, встала.

– Пойду за телефоном.

– Да чё ты! Я б сходила!.. – Соседка кивнула на одну из двух пустых кроватей. – Вон там бабуся лежала, так ей как плохо стало, я сразу позвала сестру. Прям побежала. Только бабуся умерла.

Я вздрогнула.

– Ты так легко об этом говоришь…

– А чё? Она уже старая. Пожила. Если старых всех спасать, места не будет на Земле. Пять миллиардов, и все плодятся, плодятся, особенно эти, неразвитые…

– Семь, – проговорила я.

– Чё? – удивилась моя соседка. Надо хотя бы спросить, как ее зовут…

У меня не было сил с ней спорить. Мне нужны были силы, чтобы выйти и дойти до медсестры, и взять свой телефон.

По коридору я шла, держась за стенку. Как-то было горячо и холодно одновременно, из чего я заключила, что у меня температура. Я знаю: главное – самой разбираться, что с тобой происходит. Я бы не довела до такого, легла бы в постель, полежала бы пару дней, попила бы горячего чаю, все бы и прошло. Но мне надо было бегать по городу.

– Вот те на!.. – Медсестра, толкающая тележку с лекарствами и градусниками, оглянулась и всплеснула руками. – А я думаю – кого ты мне так напоминаешь? Так это ты и есть…

– Руся, – подсказала я.

– Да уж помню, тебя не забудешь… Сама-то тетю Диляру помнишь?

Я кивнула и в ответ тоже обняла медсестру.

Как же мне не помнить тетю Диляру, от которой я все время сбегала! Она оба раза, что я попадала в больницу, окружила заботой, подкармливала меня домашней едой, делала мне витаминные уколы, которые не прописала врач, все хотела познакомить со своим сыном…

– А мой-то, дурашка, – вздохнула тетя Диляра, гладя меня по плечу и внимательно рассматривая, – тебя не дождался! Женился! Такую привел! Вою! По ночам вою в подушку, а днем молчу, улыбаюсь. А что делать? Подгребла моего Сашку, бегает за ней, капюшончик розовый надвинет, ну дурак дураком… Она ему все одежку такую выбирает, как будто он мозгами не вырос, в сад еще ходит… А он радуется, прыгает, смеется! А она худющая, злая, желтая вся…

– Болеет, что ли? – осторожно спросила я.

– Да какой болеет! Сигарету из рук не выпускает! Рожать скоро, а она вся в дыму сидит, живот растет, а она только больше курит… А Сашка-то не курил, а с ней и закурил. И пить она его учит, все подливает и подливает, одной-то скучно пить! А у него голова слабая, выпьет, совсем дураком становится!

– А зачем же он на такой женился? – ужаснулся я.

– Дак кто его спрашивал! – вздохнула тетя Диляра. – Попалась такая, что не спрашивает. За руку взяла, в загс привела, сама явилась ко мне с паспортом и сумкой.

– Ужас какой…

– Да! Вот так. А ты не захотела с ним знакомиться. А твои-то как? – подмигнула она мне. – Помню, приходили, красивые такие, с ногами, с глазами… Все смотрели на тебя, смотрели…

– Виктор Сергеевич-то? Да!.. – отмахнулась я.