– Ну и ну, – никак не могла успокоиться Маргарита, – вам, Региночка, удалось сделать даже из Виолы красивую женщину.

Я заморгала. Вроде Рита похвалила меня, но если вдуматься в ее слова, то получается, что до того, как попасть в руки стилиста, я была страшненькой.

– Начинаем, время тикает, – заорал Гриша. – Виола идет по проходу. Становится вот здесь. Берет пачку. Открывает.

– Не хватайте любую, – перебила его Олеся, – только ту, что крестиком помечена, она со срока годности сошла. Не жалко потом ее выбросить.

– Когда говорит режиссер, остальные молчат, – рявкнул Григорий, – вынимаете пару хлопьев! Говорите текст!

– Какой? – уточнила я.

– Вам его не прислали? – удивился режиссер.

– Нет, – ответила я.

– На коробке наклеена бумажка с нужными фразами, – засуетилась Маргарита, – Виолочка, просто их прочитайте.

– Репетнем! – завопил Гриша. – Без камеры. Пошла!

Я поковыляла по проходу.

– Легко, непринужденно, – заорал постановщик, – а ты тащишься, как старая кляча с артритом во всем теле.

– Туфли неудобные, – пожаловалась я.

– Скинь их! – скомандовал дедок.

– Нельзя, – занервничала Регина, – они идут в паре с платьем. Виола, вы уж постарайтесь.

– Давайте снимать, – прогудел мужик за камерой, – все же ясно!

– Иди на точку, – велел мне режиссер. – Хлопушка. Мотор. Вперед! Ать, два!

Я, стараясь не качаться, посеменила к шкафу с упаковками.

– Бодрее! – приказал Гриша. – Дубль.

Я повторила проход и услышала:

– Задорнее.

Следующие пятнадцать минут я курсировала по одному маршруту, но Григорий постоянно был недоволен. То он кричал:

– Скорей!

То велел:

– Медленней.

А еще режиссер сыпал замечаниями:

– Улыбайся. Не горбись. Сначала идет задница, потом ноги.

Услышав последнее распоряжение, я растерялась. Может, Гриша не в курсе, но мои ноги растут из мадам Сижу. Как я могу отправить свой постамент впереди ног?

Но долго обдумывать эту задачу мне не пришлось, потому что прозвучало новое пожелание:

– Опусти подбородок, подними голову. – И это окончательно ввергло меня в недоумение.

Не понимая, каким образом можно выполнить это указание, я ринулась к высокой витрине, запуталась в хвосте платья, поняла, что сейчас упаду, и схватилась за дверцу.

Она плавно отъехала в сторону, я взмахнула руками, окончательно потеряла равновесие и рухнула прямо на полки с пачками.

– Роскошно! – завопил Гриша. – Снято! Отлично! Весело! Бодро! Со смайлом!

Я попыталась встать. Интересно, на какой части моего тела сияет улыбка? Сейчас я обращена к камере не лицом, а, так сказать, задней частью.

– Эй, верните актрисульку в вертикальное положение, – гремел Гриша. – Виола, хватай пачку!

– С красной отметкой, – подсказала Олеся.

Кто-то поставил меня на каблуки. Я стала рассматривать картонные упаковки, увидела здоровенную коробку с крестом и начала озвучивать текст:

– Бом-бом, тили-бом. Вот лучшие хлопья на свете. Вся моя семья, дети, прямо на рассвете…

– Брак по звуку, – сообщил мужик с наушниками на голове, – хруст стоит.

– Эй, ты чем шуршишь? – рассердился Гриша. – Коленями?

– Скотчем, – вздохнула я, – на нем моя красота держится.

– Не шевелись! – велел режиссер. – Начали.

Я открыла рот, но звукооператор не дал и слова сказать.

– Она дышит! Шорох идет.

– Перестань дышать! – велел Гриша. – Читай.

Я осторожно втянула носом воздух, не стану объяснять режиссеру, что без кислорода быстро отойду в лучший мир.

– У меня хрюк в голове, – мигом сообщил звукооператор, – размотайте скотч.

– Тогда все вывалится, – возразила Регина, – я могу липкую ленту слегка ослабить.

– Действуй, – приказал Гриша.

Я повернулась, сделала шаг.

– Эй, куда? – возмутился режиссер.

– В туалет!

Гриша стал плеваться огнем.

– Времени нет. Здесь давай, по-скоренькому!

Регина расстегнула на моей спине молнию.

– Господа, вы хоть отвернитесь, – возмутилась Маргарита.

– Ой, мы и не такое видели, – ухмыльнулся оператор, но зажмурился.

Остальные повернулись лицом к стене. А вот Олеся уставилась на меня во все глаза и радостно комментировала то, что видела.

– Ух ты! Да там в лифчике фигня какая-то! И в трусах тоже! У всех так? У знаменитостей?

– Конечно, – пропыхтела Регина, надрезая скотч, – приходит на съемку пенсионерка, а в кадре она моложе своей внучки. Если чего или кого на экране видишь хорошего, знай: оно в реале или старое, или тухлое, или мерзкое, или жирное, или злобное. Просто его накрасили, причесали, и все любуются! Можно снимать.

– Подышите, – приказал звукооператор.

Я засопела.

– В путь, – обрадовался он.

– Читай, – приказал Гриша, – с восторгом и упоением.

Я принялась озвучивать текст.

– «Вот они, самые любимые моими пятью сыновьями, мужем, бабушкой, дедушкой…»

Я остановилась.

– Давай, давай, – поторопил Гриша, – читаем.

– У меня нет детей, – пробормотала я, – пожилых родственников тоже.

– Ты ходишь с табличкой «бездетная» на груди? – хмыкнул режиссер.

– Нет, конечно.

– Вещай дальше!

Я затараторила:

– «…хлопья из натурального сырья, нашего, российского, растущего на берегах Амазонки тринитрохлорфенилбарбитуратополимерного тростника с ароматом, идентичным запаху свежеиспеченной пшеницы с тмином! Не представляю себе утра без экологически чистых мини-подушечек с сиропом из коры кирпичного дерева! Попробуйте! Вкус вас ошеломит!»

– Снято! – гаркнул Гриша.

Я опешила.

– Уже? А дубль?

– Не надо, – почти нежно сказал дедок, – заключительное па. Открываешь коробку, вынимаешь жрачку, нюхаешь, восторженно трясешь носом, отправляешь ее в рот, жуешь со смаком и чавком. Ясно?

– Мы так не договаривались, – запротестовала я, – не хочу есть тринитрохлор… как его там дальше называют!

Гриша закатил глаза.

– Делаешь вид, что кладешь сию пакость в рот, прячешь ее в кулаке, изображаешь головокружение от сногсшибательной вкусноты. Ясно? Начали! Мотор!