На первый взгляд, память — способность души отдельного человека, лично ему принадлежащая. Зачем нужна память? Она дает доступ к прошлому, к тому, что было с нами. Но ведь и умерший человек в прошлом. Значит, вспоминая о нем, мы получаем возможность вернуть что-то из той жизни, которую он разделял с нами, и разлука, вызванная смертью, преодолевается.

Но тут вновь приходит страх: а смогу ли я хранить память всю жизнь? Хватит ли у меня сил помнить именно человека, а не созданный мной образ? А даже если и хватит, что будет потом, когда не станет меня? Что станет с памятью о нем? Исчезнет вместе со мной? Неужели?!

Нет, не исчезнет. Потому что память — это не просто свойство психики отдельного человека. Мы можем посмотреть на нее как на способность человечества в целом, и тогда она предстанет как отражение в каждом из нас надындивидуального, соборного единства людей, событий, всего живого на земле, хранящего все, что было: события, лица, имена, опавшие лепестки цветка, красоту звездного неба и дыхание моря…

Вопреки отчаянию и мнимому беспамятству, появляется уверенность, что и ушедший человек, и память о нем, и наши с ним отношения останутся навсегда. Что все это есть, живо и пребывает…

Переживание этого опыта можно найти у совершенно разных людей. Об этом пишет Сашин папа:

«Воспоминание — как площадь бытия, площадка жизни, на которой действие не застывает, но движется, идет — сегодня, завтра и вчера… воспоминание во мне как звук, упрятанный в натянутой струне, но будет жить оно и тогда, когда ослабнут струны бытия, когда лишусь и памяти и чувств, и даже жизни, как не исчезнет звук от того, что кто-то неосторожный разорвал струну. Он перейдет в другое обиталище, он растворится в мире, в людях, лицах, небе. Внемлите»[157].

О том же пишет Виктор Франкл:

«…ни одна драма или трагедия внутренней жизни человека никогда не проходила впустую, даже если они разыгрывались втайне, не отмеченные, не прославленные ни одним романистом. „Роман", прожитый каждым индивидом, остается несравнимо более грандиозным произведением, чем любое из когда-либо написанных на бумаге. Каждый из нас так или иначе осознает, что содержание его жизни где-то сохраняется и оберегается»[158].

Эту же мысль вкладывает писатель Иван Шмелев в уста своей героини:

«…Ей открылось, что все — живое, все — есть: „будто пропало время, не стало прошлого, а все — есть!“ Для нее стало явным, что покойная мама — с нею, и Шура, мичман, утопленный в море, в Гельсингфорсе, единственный брат у ней, жив, и — с нею; и все, что было в ее жизни, и все, что она помнила из книг, из прошлого, далекого — „все родное наше", — есть, и с нею; и Куликово поле, откуда явился Крест, — здесь, и — в ней! Не отсвет его в истории, а самая его живая сущность, живая явь. Она страшилась, что сейчас забудет это чудесное чувство, что это „дано на миг“… боялась шевельнутся, испугать мыслями… но „все становилось ярче… светилось, жило…“.

Она хотела мне объяснить, как она чувствовала тогда, но не могла объяснить словами. И прочла на память из ап. Павла к Римлянам:

…и потому, живем ли, или умираем, всегда Господни.

Понимаете, все живет! У Господа ничто не умирает, а все — есть! Нет утрат… всегда, все живет.

Я не понимал»[159].

О том же пишет своим близким священник Павел Флоренский в письмах из Соловецкого лагеря:

«Все проходит, но все остается. Это мое самое заветное ощущение, что ничего не уходит совсем, ничего не пропадает, а где-то и как-то хранится. Ценность пребывает, хотя мы и перестаем воспринимать ее. И подвиги, хотя бы о них все забыли, пребывают как-то и дают свои плоды. Вот поэтому-то, хоть и жаль прошлого, но есть живое ощущение его вечности. С ним не навеки распрощался, а лишь временно. Мне кажется, все люди, каких бы они ни были убеждений, на самом деле, в глубине души, ощущают так же. Без этого жизнь стала бы бессмысленной и пустою»[160].

«Воспоминание остается навсегда», «нет утрат, все живет», «все остается, ничто не пропадает» — слова немного разнятся, но говорят об одном и том же и несут в себе целительную силу, помогающую пережить боль разлуки. Не потому, что это «правильные слова». Они правильные потому, что помогают соприкоснуться с реальностью и правдой и почувствовать: все остается… все живы… у Господа.

Болезнь—жизненная ситуация, имеющая свою логику развития. Она предъявляет ребенку определенные требования.

Нет, конечно же, не так. Хочется говорить по-другому…

В нашем мире есть чудо. Оно тонкими серебряными нитями вплетено в ткань нашей жизни, на которой, как пыль, лежит толстый слой суеты. Но иногда, отражая лучи изначального Великого Чуда, блеснет какая-нибудь из этих нитей, наполняя жизнь светом, преображая ее.

Мы попытались вглядеться и поискать эти нити в жизни болеющего ребенка. Чтобы их мерцание дало возможность разглядеть мир, скрытый за словами «ребенок тяжело болен». Чтобы мы могли понять, почему он и его родители могут плакать из-за переносимых страданий и одновременно называть это время счастливым периодом жизни.

Только Чудо может помочь примирить страдание и радость, открывая нам смысл происходящего, сближая страдание и со-страдание.

Болеющее дитя становится посредником между нами и иной жизненной реальностью. Знакомство с ним дает нам возможность тоже попасть на «пир всеблагих» и подобрать хотя бы крохи, падающие с их столов. Становясь частью нашей жизни, ребенок помогает нам. Как посох в руках слепого выстраивает для него пространство окружающего мира через ощущения, так и страдания детей через наше им сопереживание могут открыть нашему сознанию устроение пространства жизни. И восстановить наш диалог с Жизнью. Надо только прикоснуться к этому затерянному миру. Это непросто, это порой мучительно больно. Но, соприкоснувшись с ним, мы чудесным образом можем обрести покой.

Харьковский Аркадий Николаевич — выпускник факультета психологии МГУ им. М.В. Ломоносова (1990 год). С 1990 по 1993 год — аспирант Института человека РАН. С 1989 года занимается психологическим сопровождением тяжело болеющих детей. С 1989 по 2005 год — в Московском институте рентгенорадиологии, с 2005 года по настоящее время — в Научно-практическом центре специализированной медицинской помощи детям имени В.Ф. Войно-Ясенецкого. С 1994 по 1998 год работал психологом Первого московского хосписа. С 1998 года в течение двух лет принимал участие в работе АНО «Первый московский хоспис для детей». Старший преподаватель факультета психологии Московского православного института святого Иоанна Богослова Российского православного университета. Практикующий психолог.