Человек в ортопедическом ботинке быстро оттаял и заметил, что все идет по плану и все запутано, и никто уже никому не верит, а это как раз то, что надо для тех, кто стремится к конфликту между двумя странами третьего мира.

Майер слышал про этот сценарий взаимного ослабления двух дерущихся, чтобы потом в ореоле величия пришла его страна и великодушно протянула руку помощи истекающим кровью соперникам; из-за этого падали самолеты и вспыхивали перестрелки на всем протяжении многосоткилометровых границ, сбегающих от снежных хребтов к теплому океану.

Но Майер знал далеко не все. Даже человек в ортопедическом ботинке не знал главного…

Они приехали на премьеру заранее: Дайна хотела показать Брюсу новое здание театра.

Сарджент и припомнить не мог, когда последний раз переступал порог театра, в один миг ему даже стало жутковато.

Его работа походила на театр по напряжению, по стремительности разворачивавшихся событий, вот только зрителей не было – все равноправно участвовали, и если гибли, то не артистически, томно падая на руки партнеру, а по-настоящему – некрасиво и нелепо.

Вошли в зал, и Сарджент зажмурился: неистовство хрустальных люстр ослепляло. Свет ложился на алую обивку кресел, ласкал ковровые дорожки проходов, сползал по сбегающему складками занавесу.

Гомон голосов слился со звуками, выпархивавшими из оркестровой ямы: взвилась скрипка, низко всплакнул контрабас, грохнули литавры, и снова скрипка.

Брюс с трудом улавливал смысл происходившего на сцене и облегченно вздохнул, когда Дайна шепнула: «Слабая постановка, декорации на высоте и музыка во втором действии…»

Занавес рухнул с потолка и подвел черту. Спектакль закончился.

Прожектор сзади швырнул лунно-желтый круг света на сцену, и Сарджент замер… Так не могло быть и все же… Он привстал, вцепился в поручни кресла и бессильно обмяк, услышав слова мисс Фаулз:

– Что с тобой?

Актеры не спеша покидали сцену; Брюс, не отрываясь, смотрел на высокого человека в твидовом пиджаке и галстуке в косую полоску. Такие редкие светлые волосы, глаза и всепрощающая, чуть брезгливая, но не без участия улыбка – плод многих лет упражнений перед зеркалом могли принадлежать только одному человеку: тому, кого уже не было… Сарджент зажмурился: неужели он сходит с ума?

Проходы заполнили люди. Дайна дотронулась до плеча Сарджента: пора. Он поднялся, проводил взглядом человека в твидовом пиджаке – тот покидал сцену последним.

– Кто это? – спросил Брюс как можно безразличнее.

– Эдвин Лэнд. Режиссер и хозяин театра. Он недавно разбогател. Тут же зашуршали слухи, люди не любят, когда кто-то вырывается вперед. Эд в прошлом блестящий актер.

Сарджент задохнулся.

Фонари на улице отбрасывали причудливые блики на стены театра. Сарджент и мисс Фаулз поджидали ее друзей, чтобы отправиться на ужин. Из боковой двери театра вышел высокий человек с непокрытой головой, постоял, глядя на небо, поежился и направился к машине. Сарджент сразу узнал режиссера. Дайна перехватила взгляд Брюса и рассеянно повторила:

– Эд – большой актер. Уж не ревнуешь ли ты?

Три пары и тощий мужчина, напоминавший вешалку, приблизились к ожидавшим. Смешки, неловкие представления, кивки… Сарджент сразу перезабыл все имена и лишь отметил, что драматург, он как раз не имел пары, поклонился слишком чопорно. Все хвалили премьеру, и драматург – пьесу написал он – улыбался, впрочем, не принимая похвалы за чистую монету. Сарджент видел, что автор хорошо знает цену зрительской лести, и согласился участвовать в не слишком тонкой игре скорее по необходимости, чем искренне того желая…

Приехали в домик на озере, принадлежавший паре по фамилии Кру. Дэниэл Кру, балагур и насмешник, веселый толстяк, нежно обнимал жену Феличию каждый раз, когда та прибегала из кухни. Две другие пары взяли в оборот мисс Фаулз, а Сарджент и драматург оказались за низким столиком у стены.

– Я ничего не понимаю в театре, – честно признался Брюс.

– А я в работе полиции, – так же искренне повинился драматург, и его унылый нос с родинкой на самом кончике дернулся. – Вам приходилось стрелять в человека?

Сарджент поморщился: всех интересует одно и то же. Разве объяснишь, что это вовсе не главное. Дергать спусковой крючок может любой болван, и особых качеств для этого не надо.

– Не хотите говорить? – тактично уточнил драматург.

– Да нет… – Сарджент закурил, – я убил четверых, с десяток тяжело ранил.

– О-о! – выдохнул драматург. Возникло неловкое молчание.

– Трудно написать пьесу? – Брюс уселся поудобнее, приготовившись слушать.

Драматург закинул ногу на ногу, пропустил меж пальцев галстук, потянул его вниз, будто стараясь выжать из себя ответ поточнее.

– Все зависит от практики. – Он замолчал.

– Собственный театр – это дорого? – Сейчас Сарджента интересовал только Эдвин Лэнд. Брюс думал о режиссере не переставая, с той самой минуты, когда ужаснулся, увидав его на сцене достойно раскланивавшимся с публикой.

– Мне театр не по карману, сколько бы моих пьес ни купили, – драматург будто извинялся за то, что его успех заранее ограничен и приходится знать свой шесток.

Сарджент не хотел первым произносить имя Лэнда, но промедление пугало: драматурга, как часто случается с творческими личностями, могло занести на разговоры о себе, о трудностях, которые нарастают с каждым годом, о непонимании окружающих, которое наливается спелыми красками, как зреющий плод. Брюс решился.

– Отчего не приглашен режиссер? Он же ставил вашу пьесу?

– Лэнд… – Рассеянность драматурга показалась Сардженту нарочитой, но он мог и ошибиться. – Видите ли, Эд – замкнутый человек, со странностями, как и полагается одаренной натуре.

– Что считать странностью? – Сарджент непринужденно продолжил разговор.

– Каждый считает странностью другого то, чего нет в нем самом, ну и… – презрительный взмах руки, – впрочем, все это неважно, все эти слова и желание нащупать истину или то, чем она прикидывается.

– Лэнд богат?

– Мы вместе начинали… с нуля.

– Откуда же театр?

– Не знаю, рассказывала ли вам Дайна, но Эд – человек с болезненным самолюбием. Актер милостью Божьей, лицедей с головы до пят. Невозможно даже представить, когда он играет, а когда таков, каким задумала его природа. Никогда не поймешь, говорит Эд правду, переживает, радуется или… перед вами очередная роль. Нормальный актер играет на сцене, ну, на репетициях, может, иногда на одиноких прогулках, пытаясь войти в роль. Лэнд же играет круглые сутки. С ним я ездил на рыбалку и видел, как он спит. Честное слово, он спит, рассчитывая, что на него будут смотреть: картинно раскинутые руки – Божий сын на кресте – и выражение, продуманное до дрожания самой крохотной мышцы лица. И еще заметьте, Эд умен, он безошибочно нащупывает, чего от него ждут, быстро выведывает тайные помыслы зрителя, будь их сотни в зале или один за столом.