– А ты не верил, – со вздохом подытожил Николай. – Значит, говоришь, птица Купидон тебя в одно место клюнула? Это, брат, происшествие. А знаешь, что я за птица? Сирин. А Сирин – птица вещая. Сейчас тут такое начнется! Знаешь что? Забирай своего Пушкина и иди. Только не туда, – он указал взглядом на вход, – а туда, – теперь взгляд его был обращен в сторону сцены, рядом с которой была небольшая дверь. – Спросят, кто прислал, говори – Сирин… Николай Егорович… – И незнакомец так убедительно посмотрел на Макарова, что он тут же встал и, прижав книгу к груди, пошел в указанном направлении.

Конферансье объявил выход Марго. В зале зашумели, захлопали, засвистели. Включили музыку, громкую и томную. Макаров вошел в тесное полутемное пространство за сценой и лицом к лицу столкнулся с Марго. Она была сказочно красива: в блестящем, украшенном перьями платье, с гигантскими нарисованными глазами и алым чувственным ртом.

– Ждите меня здесь, – приказала она неожиданно и скрылась за занавесом сцены.

В зале еще громче закричали и захлопали.

– Ты кто? – спросили Макарова из‑за спины и довольно грубо ткнули в плечо чем-то железным. Макаров обернулся. Перед ним стоял здоровый омоновец в маске и бронежилете. Он держал наизготовку короткоствольный автомат, которым и ткнул Макарова. – Кто, я спрашиваю? – жестче повторил вопрос омоновец.

– Я… Макаров… – пробормотал Александр Сергеевич.

Омоновец ухмыльнулся:

– Вижу, что не Калашников.

– Я… Меня Сирин прислал… – вспомнил Макаров. – Егор Николаевич!

– Николай Егорович, – поправил омоновец и отвернулся, потеряв к Макарову интерес.

Александр Сергеевич посмотрел в глубь коридора и увидел еще несколько таких же здоровяков в масках и с автоматами на изготовку.

Громкая и томная музыка неожиданно оборвалась, видимо, в стриптизе наступила кульминация. Стало тихо. Омоновцы подались вперед, готовые к броску.

– Всем оставаться на местах! Проверка! – раздался знакомый голос Сирина, неожиданно сильный и властный.

Омоновцы рванулись в зал, чуть не вынеся туда с собой Александра Сергеевича. При этом кто-то больно наступил ему на ногу тяжелым подкованным ботинком. Из зала доносились звуки облавы: падали стулья, звенели разбитые рюмки, кричали омоновцы, вскрикивали обыскиваемые. А Марго не возвращалась.

– Чёрт, – ругнулся Макаров, поджимая отдавленную ногу, и, вспомнив, как трепали его, задевая, выбегающие омоновцы, подумал вдруг, что в этой трепке «Макаров» мог выпасть из тайника. Точнее, эта мысль возникла не вдруг, а от ощущения того, что Пушкин под мышкой полегчал. Макаров торопливо раскрыл том на середине и облегченно вздохнул: «Макаров» уютно лежал в своем гнездышке.

– Вы читаете? – спросила оказавшаяся рядом Марго. – Очень мило.

Макаров торопливо захлопнул книгу. Марго осталась так же прекрасна, как перед своим выходом на сцену, только платье надела кое-как, видимо, ей пришлось одеваться на сцене. В глазах ее была тревога. Она попыталась улыбнуться, схватила Макарова за руку и повлекла за собой.

Они выскочили на улицу, подбежали к автомобильной стоянке, и в этот момент в ресторане захлопали частые одиночные выстрелы, потом прострекотала уличная автоматная очередь, и тут же стало вываливаться кусками и падать на асфальт, взрываясь, зеркальное стекло витрины, а вслед за ним на асфальт улицы вышел Джохар. Он посмотрел по сторонам, увидел Марго и направился к ней. У него почему-то подгибались в коленях ноги, и он гнулся, будто тащил на себе очень тяжелый груз, хотя груза никакого не было. Это удивило Макарова, а еще больше его удивило то, что теперь Джохар был в черном пиджаке, тогда как входил в ресторан в белом, это Макаров помнил точно.

Джохар вышел из тени в свет фонаря, все больше сгибаясь от тяжести невидимой ноши и как бы сжимаясь, и только теперь Макаров увидел, что пиджак на Джохаре не черный, а темно-красный, пропитанный кровью. И он продолжал пропитываться ею из множества пулевых отверстий.

Джохар был начинен свинцом и не выдерживал такой тяжести.

– Сука, – сказал он, не дойдя до Марго метров трех, и мертво опрокинулся на асфальт. Подбежали омоновцы.

Марго открыла дверцу «жигулей» и приказала Макарову:

– Садитесь!

11

Александру Сергеевичу было все равно, куда они едут, его не пугала бешеная скорость, он не думал о том, что сам мог попасть в облаву или даже под шальную пулю, но одна мысль не давала ему покоя, одно понятие, одно слово – пальто. Его пальто, оставленное в гардеробе ресторана. Макаров сейчас вдруг понял, что любил свое пальто. Оно было уютное и теплое, он с удовольствием влезал в него каждую весну и осень примерно пятнадцать последних лет.

Марго молчала. Чтобы отвлечься от горестных мыслей о пропаже, Макаров покосился на нее. Она была словно каменная и двигалась только тогда, когда резко переключала скорость. Кажется, она даже не моргала.

Машина въехала во двор большого загородного дома, все окна которого были темны. В темноте, на фоне елей, возвышались остроконечная крыша и башенки по бокам.

Выйдя из машины, Макаров зябко поежился. Это уже напоминало сказку, таинственную и страшную, с неведомым концом.

Марго открыла дверь, пропустила Макарова в темноту дома, следом вошла сама, закрыла дверь и вдруг зарыдала, заревела в голос, падая и цепляясь за Макарова.

– Я не виновата! Я не виновата! – кричала она, рыдая, всхлипывая и взвизгивая. – Он сам! Он сам хотел убить меня! Он говорил, что убьет меня во время выступления! У меня каждый раз поджилки тряслись! Чурка поганая!

Марго валилась на пол, выкрикивая обвинения Джохару и оправдания себе. Макаров хватал ее за руки и за спину, пытался удержать, ничего при этом не говоря, потому что не знал, что сказать. И вдруг Марго ойкнула от неожиданно причиненной ей боли, мгновенно замолкла, выпрямилась и, пошарив по стене рукой, нашла выключатель и зажгла свет.

На полу у ее ног лежал «Макаров». Видно, он выскользнул в суматохе из тайника и свалился на ногу Марго, прекращая ее истерику.

Марго и Макаров посмотрели на него внимательно, а потом медленно подняли глаза.

– Твой? – спросила Марго.

– Мой, – ответил Макаров.

– Больно, – пожаловалась она и поджала ушибленную ногу.

Макаров смотрел на нее удивленно. Она была смешной, жалкой и страшной; помада, пудра, краска и слезы смешались на ее лице в истеричном беспорядке.

– Больно, – повторила Марго жалобно и, прихрамывая, пошла в глубь дома.

Они сидели в просторном, но уютном холле, в глубоких креслах возле низкого столика и смотрели друг на друга. Марго сделала все быстро и умело: привела себя в порядок и переоделась в джинсы и свитер, разожгла камин и поставила на стол фрукты, коньяк и большие пузатые рюмки. И следов совсем недавних страданий не осталось на ее лице, даже глаза не были покрасневшими.