Козин недовольно рассмеялся.

– Ты извини, я уведу твою жену на минутку, – вяло взяв Брониславу под руку, сказал он.

– Уводи! – махнул рукой Кеша и стал наливать себе из бутылки. – Я разрешаю! Уводи, по ходу жизни, в светлое будущее! Оно ей одной наперёд известно… Что примечательно, буянское светлое прошлое ничем не отличимо от буянского светлого будущего. А будущее – от прошлого. Никакого движения вперёд, к мировой катастрофе! Поразительное душевное спокойствие. Практически, непробиваемое.

– Идёмте, Броня.

– …Не могу же я, в самом деле, работать на птичнике! – приходя в себя и капризничая, кричал Кеша им вслед. – Особенно теперь!.. Птичник отпадает полностью. С чистки куриного дерьма начинать свой трудовой путь в вашем дремучем Буяне?!. Ха-ха-ха! Гребите сами это добро. Ха-ха-ха! Благодарю за оказанное высокое доверие… Ха. Ха. И ещё раз – ха!..

Козин завёл Брониславу в тесную боковую комнатёнку, усадил на диван, отодвинув несвежую простыню в сторону. Сел рядом, близко. И положил руку ей на плечо:

– А пальто в гостях ты никогда не снимаешь? Так и ходишь в нём, босиком?

– Ничего. Не лето красное у вас, – запахнулась она потуже и поджала губы. – А ноги потерпят. На коврике на вашем. Не хочу я в чужую обувь их совать. Не люблю.

– А ты молодо выглядишь. Свежо! Вон какая… крепкая, – осторожно сжал он её плечо и сразу отпустил.

Бронислава посмотрела в линялые козинские глаза. Ей стало неприятно оттого, что она ему нравится. И тогда она принялась внимательно оглядывать обои. Они были яркие – в оранжевых хвостатых петухах с раскрытыми клювами и в огромных красных маках, с жёлтыми и зелёными листьями.

– Тебе нравится здесь? – спросил Козин. – В моей комнате?

– Ничего сидим. Как у хохлушки под подолом, – сдержанно похвалила Бронислава обои.

Козин прокашлялся.

– Я Кешку Шальина давно знаю. Он там, в городе, около нашей пивной, на углу, всё время околачивался. Возле Пегаски. Всё правильно: от него лучше избавиться… Ты когда дома одна бываешь? Если тебе станет скучно, то я мог бы …

– А ты там, около пивной, кого делал? – засмеялась Бронислава. – Порядки, что ль, на углу наводил?

– Хм, нет, конечно… Просто – была молодость, видишь ли. А около этой пивной всегда собирались вольномыслящие поэты! Потом заваливались туда… Она же рядом с филармонией – Пегаска. И от Союза художников недалеко, от Института культуры… Глупая молодость. Погоня за жизненными впечатлениями. Страстная погоня, Броня!

– Может, и у него погоня была.

– Что ты… Он же алкаш. Опустившийся человек. Он бездарен, милая Броня. Доверчивая Броня....

– А ты нет, что ли? – усмехнулась она. – Сам-то полгода назад какой обтёрханный к нам приехал? Забыл? Только здесь, на буянских харчах, и выправился.

– Ну уж, извини! – обиделся Козин и убрал руку с её плеча. – Во-первых, я всегда знаю, где надо остановиться. И когда надо сказать себе «нет». А во-вторых, что касается моего собственного таланта…

Он деловито пошарил на тумбочке среди бумаг, вытянул исписанный листок и, с сомнением взглянув на Брониславу, сказал:

– Слушай. Из последнего:

<s>«Распляшется бешеный ветер,

<s>Закружат скупые снега,

<s>Застонут промёрзшие ветви

<s>И замертво рухнут к ногам!»…

Козин помолчал немного, словно ещё слышал отголоски своего чтения.

– Вот где поэзия! – расчувствовавшись, наконец сказал он.

– Да, жалко… – рассеянно отозвалась Бронислава.

– Кого? – насторожился Козин.

– Да что ветки-то отпадут. У Кеши тоже про такое есть, он мне один раз ночью читал. Только у него про яблоки. И тоже – жалко, сил нет. Яблоки там у него кто-то крупно нарезал. Напополам. И все их – повыкидывал… Про яблоки мне даже жальче. Выкидывать-то зачем? Их посушить можно.

Козин уставился на неё. Потом сказал назидательно:

– В поэзии бродят высшие смыслы, Броня! Не практические… Да.

– И правда что, лучше бы на вино они перебродили. Яблоки эти… Смыслы, конечно, смыслами. А когда в них, в смыслах, добро портится да рушится всё кругом – хоть как: неприятно. Не люблю я что-то, когда про порченое пишут. Что не люблю, то не люблю.

Козин рассердился. Но тут же заговорил сочувственно и тихо:

– Милая женщина, если бы вы только представляли, с кем вы связались… А знаете, на кого вы сейчас похожи? Вот так, в полупрофиль? В полутени? Видели вы когда-нибудь Венеру Боттичелли? Смотрите же! Вот репродукция! – широким жестом он показал на магазинную картину, висящую над тумбочкой на кривом гвозде. – Сколько прелести в её совершенной наготе!

– А вот это ты брось. И даже мне не начинай! – решительно перебила его Бронислава. – А то у меня рука – тяжёлая… Я на свою мать родную похожа! На Парасковью Ивановну, царство ей небесное. А не на этих. На всяких. Которых без трусов рисуют.

Козин отошёл к окну, занавешенному чудной, полосатой как матрац, шторой. Задёрнул её поплотнее, до зеленоватого сумрака в комнате.

– Непонятно, но – бодрит… Вы, Броня, телевизор-то смотрите хотя бы? – вздохнул он, заметно поскучнев.

– Зачем? – удивилась она. – В нём нерусское всё. Как при Кочкине сломался, так тёмный и стоит… Я вон к Зинаиде зашла – там одно и то же. Или мужики врут, или девки гарцуют. А из одёжи-то на них, на девках – так: уздечка одна… Прикидываются все только, что русские. И вот ведь не устают, бедные, притворяться-то без конца… Умора!

– Не знаю, как насчёт уздечек, а уж вы-то, точно, поставили на тёмную лошадку… Эх, Броня, Броня. Думаете, чем он там сейчас занимается? Ваш избранник? Перед бутылкой? Чем? – участливо твердил Козин и качал головой то ли с укором, то ли с огорчением. – С Кешей у вас ничего не сложится. Никакого толку не будет, Броня, дорогая. Нет…

– Чегой-то не будет? – покосилась на Козина Бронислава. – Он пока что не уехал ещё. А и уедет – десять дней как раз в городе помыкается да и вернётся. Ему там и приткнуться негде.

– Вполне может не вернуться, – вздохнул Козин. – Если пристроится, конечно… Этот человек, Броня, не знает чувства привязанности и чувства благодарности. Он, Броня, так…

– Вей-ветерок, что ли? – подсказала Бронислава.

– Вот-вот: Кешка – ветерок. Веющий необязательный ветерок. Разве можно этого не видеть?

Козин опять кашлянул, подсел ближе и положил руку на её колено. Туманный, размытый, неопределённый вопрос плавал в его глазах.

– …Вернётся, – мрачно усмехнулась Бронислава, не отодвигаясь. – Я слово такое знаю.

– Что за слово?

– Так, одно слово. Не веришь, что ль? – засмеялась она. И с угрозой сказала: – Ну, слушай, если не веришь! Только отвернись. Не гляди на меня!