Таможня заставила нас пройти такую сложную процедуру перед отходом, какую проходили только суда, отправляющиеся за границу; требовала документы на все предметы иностранного происхождения, прибывшие из-за границы, снаряжение облагала изумительными пошлинами, так за траву „сенеграсс“ для обуви начислила налог, как за лекарственные травы, а полярные сани подвела под тот параграф налогов, в котором значились роскошные кареты и экипажи. Управление порта не выпускало „Фоку“ без каких-то документов, хотя он до этого много лет плавал (этих бумаг у него на борту никогда не бывало), и никак не соглашалось с возможностью разрешить „Фоке“ отправиться в местность, где нет порта, зарегистрированного в официальном списке: „Укажите порт назначения — иначе не выпустим!“ Требовали снять часть груза: „Осадка судна слишком велика“, но не соглашались убавить норму пресной воды. Требовали: „Сгрузите провизию, ее у вас против нормы слишком много“. Заставляли Седова набрать комплект команды, как для пассажирского океанского парохода. Предъявляли к оплате какие-то акцизные сборы…»

Чем больше я читал Н. В. Пинегина, чем больше вникал в детали подготовки экспедиции Г. Я. Седова, тем больше убеждался, что причина ее поражения более всего в бюрократических проволочках, как следствие — поздний выход. И Седов, по-видимому, предвидел свой конец (если уж в письме матери предвидела его Е. Жданко), но из самолюбия уже не мог остановиться, он предвидел, что впереди, скорее всего, гибель — и сознательно шел навстречу ей: после всех унижений он мог вернуться или с победой или вообще не вернуться.

И судьба распорядилась так, что оставшиеся в живых из этих двух печальных экспедиций вернулись вместе.

Я снова читаю Н. В. Пинегина:

«На следующий день „Фока“ вошел в маленькую гавань Рынды — небольшого промыслового становища на Мурмане. Его обитатели — простые поморы-рыбаки — окружили нас замечательной сердечностью. Чем вызывалась такая приветливость? Сочувствием ли братьев-моряков трудам экипажа, совершившего замечательное плавание, — стоило взглянуть на борта „Фоки“, превращенные льдами в подобие мочала, — соболезнованием ли нашей растерянности при потоке ужасных вестей и жадности к свежей пище, — быть может, состраданием простых и непосредственных людей к пережитым нами бедам — по палубе „Фоки“ ползали еще на четвереньках 3 матроса, недавно болевшие цингой, у них не разгибались ноги в коленях. Мы не пытались разобраться в причинах, но принимали привет и ласку обитателей рыбацкого становища как великое счастье.

День в Рынде был лучшим из всех последующих. В один из ближайших, когда четверо из нас, пересев на почтовый пароход, прибыли в Архангельск, испытали мы на первых порах совсем другое отношение. В таможне накинулась на нас банда чиновников. Перерыли багаж, грубо обращались с научными инструментами, пытались вскрыть коробки с отснятой кинолентой и вторично требовали пошлину за эти ленты, инструменты и фотоаппараты. О, эти люди постарались отравить нам радость возвращения! Вместо свидания с родными — хлопоты, споры, переговоры с властями. В этот раз мы в полной мере оценили слова академика Берга, написанные им на Новой Земле:

„В этом преимущество ее перед всеми культурными странами. Это — единственная страна, по крайней мере, в Европе, где пришелец не встречается как мошенник. Как только я попадаю в цивилизованные страны, то сейчас меня встречают от имени правительства вопросом, не совершил ли я чего-нибудь воспрещенного, ввозя запрещенное. Мало того, банда эта даже не произносит этого вопроса, а сейчас же поступает соответственно этому вопросу. На Новой Земле всякий пришелец принимается как честный человек“.

Мы вернулись в жалком виде — оборванные, грязные и засаленные. Ни у кого не было денег. Когда в Рынде пришлось платить за первые телеграммы о возвращении, после долгих поисков собрали на всем корабле несколько десятков рублей. Не имевшие родных в Архангельске смело поселились в гостинице. Заняли денег на телеграмму Комитету снаряжения экспедиции: „Благополучно вернулись, вышлите деньги на дорогу, одежду и расплатиться в Архангельске“.

В ответ получили примерно такую депешу Комитета: „Денег нет, обходитесь своими средствами“.

Так встретила нас „культурная страна“. Это про нее Седов не раз говорил: „При каждом шаге должны мы помнить, что вся Россия смотрит на наши дела. Она послала нас“».

А о судьбе семей участников экспедиций и говорить нечего. Кстати, одно из дел, попавших в ЦГИА, свидетельствует о том, что некоторые жены матросов по своей неграмотности даже не знали, в какой экспедиции ушли в Арктику их мужья: с Брусиловым, Русановым или Седовым. Как известно, Прохор Баев ушел матросом на «Св. Анне». Его жена 28 мая 1914 года по чьему-то совету обращалась в департамент общих дел при Министерстве внутренних дел:

«Его превосходительству господину директору департамента общих дел при Министерстве внутренних дел крестьянки Архангельской губернии Онежского уезда Малошуйской волости и села Евдокии Андреевны Баевой всепокорнейшее прошение.

Муж мой, Прохор Сергеев Баев, около 2 лет тому назад с экспедицией В. А. Русанова выбыл в плавание и до сего времени я не имею сведений, где он находится. После отъезда мужа я с дочерью 4 лет осталась у родителей мужа, но так как муж помощи им теперь не оказывает, то они меня с дочерью выгнали из дома, и теперь я нахожусь в весьма бедственном положении, проживая на чужих квартирах и снискивая пропитание для себя и для дочери работой у добрых людей.

Ваше превосходительство! Обращаюсь к Вам слезно с покорнейшей просьбой: не оставьте меня с малюткой дочерью. Сделать распоряжение о выдаче мне в счет жалованья мужа за 1,5 года хоть 100 рублей и о высылке их по моему адресу.

Еще раз прошу Ваше высокопревосходительство, не оставьте моей просьбы без внимания. При сем прилагаю удостоверение.

К сему прошению крестьянка Малошуйской волости Евдокия Андреевна Баева, неграмотная; по ее личной просьбе расписался крестьянин Федор Степанович Вайванцев.

Мой адрес: г. Онега, Архангельской губернии, Малошуйское волостное управление.

Личность ходатайницы по прошению и ее бедственное положение удостоверили: и. д. Малошуйского волостного старшины И. Андропов и волостной писарь А. Кузнецов».

Ответ из департамента общих дел при МВД представлял собой шедевр бюрократической отписки:

«Крестьянке Евдокии Андреевне Баевой от департамента общих дел объявляется, что ходатайство ее о выдаче ей… жалования, следующего ее мужу Прохору Сергеевичу Баеву по договору с В. А. Русановым, не может быть удовлетворено, так как департаментом не могут быть выполнены обязательства по договору, заключенному В. А. Русановым от его имени и в качестве частного лица, тем более что просительницей не предъявлено сведений, из которых можно было усмотреть, что часть жалования матроса Прохора Баева надлежит выдавать просительнице из департамента. Арбузов, Пуришкевич».

По возвращении «Св. Фоки» в Архангельск крестьянка Баева снова обратилась в департамент общих дел при МВД России:

«Муж мой Прохор Сергеевич Баев из экспедиции Русанова-Брусилова, отправившийся к Северному полюсу в 1912 г. в качестве матроса, не вернулся (ныне по частным сведениям с поименованной экспедиции прибыло в Архангельск только 2 человека). Его надо считать погибшим, почему я вновь покорнейше прошу департамент помочь мне денежным вспомоществием, так как он, Баев, уже 3-й год оставил меня с ребенком, не посылал мне на пропитание из своего установленного жалования. Если настоящее ходатайство мое будет отклонено, покорнейше прошу сообщить мне, куда я должна буду обратиться за помощью, чтобы поддержать существование себя и ребенка. 29 августа 1914 г.»