Перед тем как двинуться в путь, по направлению к югу, через предательское и подвижное ледяное море, все они крепко пожали мне руку и сердечно благодарили меня. Бедняга Янсен (мой главный пациент, так же как и Торнквист) был особенно взволнован, и когда прощался со мной, то все его лицо искривилось, точно он хотел заплакать. Я сделала последнюю попытку отговорить его покинуть нас, но все было напрасно. Боюсь, что он не выдержит и недели. Сани, которые им придется тащить, сделаны из имевшегося под рукой материала: они слишком тяжелы и неповоротливы, и возможно, что его спутникам придется бросить его на произвол судьбы. Он сознает это, но все-таки решил идти. „Иначе я с ума сойду“, — говорит он. А ведь Бострем — человек решительный и прямо объявил, что берет с собой только сильных и здоровых людей. (Не могу сразу не оговориться, что Альбанов брал в ледовый поход всех желающих. Того же вернувшегося потом на „Св. Анну“ старика Анисимова. Впрочем, конечно, он при всем желании не мог взять самых больных. — М. Ч.). „У кого же не хватит силы продолжать путь, то…“ и, не закончив своей фразы, он сделал выразительный жест рукой.

— Грубый человек этот штурман, — говорил мне не раз Торнквист. — Остерегайтесь его, держитесь от него подальше.

Грубый человек! Возможно. Но во всяком случае энергичный. И к чему все эти предупреждения, эта забота обо мне? Очевидно, это только ревность. Дело в том, что, начиная с последней зимовки, отношение Торнквиста ко мне совершенно изменилось. Мы уже не те добрые товарищи, какие были раньше. За последнее время в его глазах я нередко читала какое-то колебание, быть может, даже скрытое признание, всегда, впрочем, быстро подавляемое. Бострем также заметил это и советовал мне остерегаться Торнквиста, которого он считает бессовестным эгоистом и гордецом. Какая, однако, это комедия в нашем положении! К сожалению, эта комедия грозит превратиться в драму. Чем-то все кончится?»

Запись следующего дня:

«Снежная буря. Невозможно выйти на палубу. Что-то поделывает теперь Бострем со своими спутниками среди ледяного поля?

Сегодня утром капитан собрал, всех оставшихся на корабле — вместе со мной тринадцать человек, стал говорить нам про создавшееся положение. Если лед будет продвигаться по направлению на запад, как это наблюдается вот уже в течение нескольких дней, мы будем двигаться приблизительно по тому же пути, как и „Фрам“ в 1895–1896 годах, и через год или полтора доберемся до открытого моря. Если же, наоборот, ледяное поле будет увлекать нас к северу у придется подумывать о том, чтобы в свою очередь покинуть „Эльвиру“.

Покинуть корабль — предприятие, конечно, совершенно неосуществимое. Впрочем, Торнквист знает это лучше, чем кто-либо, и прекрасно отдает себе отчет, что все это, что он говорит, лишь одни пустые слова. Все наиболее сильные и здоровые люди уже отправились вместе с Бостремом. У нас же остались полуинвалиды или, в лучшем случае, ослабевшие люди. Да и сам командир, по-видимому, не набрался еще сил после долгой своей болезни. Сегодня по возвращении на корабль после проводов ушедших с ним снова сделался продолжительный обморок. Цинга, которой он страдал той зимой, сильно потрясла его организм, да и сердце у него не совсем в порядке. К счастью, настроение у него еще сносное. Вечером, едва очнувшись от обморока, он стал дразнить меня и спрашивать, очень ли я жалею нашего милейшего штурмана, который мне так нравился.

Что это — шутка или он действительно ревнует меня? Во всяком случае, надо сознаться, что Бострем вовремя покинул нас. Дай ему Бог избегнуть той судьбы, которая нас ожидает».

Запись от 17 апреля:

«В течение двух дней я находилась в самом подавленном настроении духа из-за сцены ревности, которую устроил мне Торнквист, окончательно открывший свои карты. О, как я ненавижу этого человека! Отчего я не ушла с Бостремом, о чем он так умолял меня! Теперь, впрочем, поздно об этом жалеть. Но есть вещи, которые я никогда не перенесу».

Сцены ревности продолжаются, особенно тяжелой была та, которую устроил Торнквист Ивонне, когда нашел в пустой каюте Бострема его прощальную записку. Уходящий Бострем передает с догнавшими их после пурги с горячей пищей матросами письмо, и «я самым глупым образом покраснела». Она постоянно думает о нем.

«Жизнь на корабле своим унылым однообразием может довести до отчаяния. Когда же наконец прекратится этот ветер, своими дикими завываниями доводящий нервы до последней степени напряжения?» — напишет она через два дня. И снова мысли об ушедших. Целых двадцать три дня после ухода Бострема она не покидала корабля! «Я чувствовала себя совершенно подавленной и разбитой нравственно и физически». «Вчера ночью, к рассвету, у меня была настоящая галлюцинация: в дверях каюты я увидела Бострема, вид у него был совершенно расстроенный, а в глазах его светилась бесконечная грусть».

Кончилось все это болезнью. За ней трогательно ухаживал Торнквист. «Странный он человек! — появляется в ее дневнике новая запись. — В нем много сердечной доброты, но он страшно скрытный. Сегодня, например, он прекрасно понял, что я думаю о Бостреме, но, ничего не спросив меня, поспешно вышел из каюты. Как я ценю его деликатность, особенно после сцен, которые он мне устраивал. В сущности, я чувствую, что уважаю его».

Более десяти суток она была в бреду, и Торнквист по-прежнему трогательно ухаживал за ней. Потом заболел он. В бреду несколько раз повторял ее имя. «Что это? Неужели во мне просыпается чувство любви к Торнквисту?» — запишет она вскоре в своем дневнике.

Время от времени им везет с охотой, по крайней мере после ухода Бострема до 7 июня удалось убить десять тюленей и двух медведей. А десятого июня они убили сразу десять тюленей. «Еще две-три таких охоты, как сегодня, — сказал Торнквист, — и мы можем быть спокойны, что не умрем с голоду в следующую зиму».

13 июня нелепая гибель одного из матросов: в проруби перевернулся каяк. Затем еще одного задавил медведь. Но их не оставляет надежда выбраться на чистую воду. И Торнквист с частью экипажа уходит в разведку. Разведка показала, что нужно готовиться еще к одной зимовке.

Потом Торнквиста начинает беспокоить настроение экипажа. Часть его во главе с боцманом уверена, что Бострем успешно дошел до земли, нужно уходить, пока не поздно, и остальным, и после долгих споров трое уходят по дрейфующим льдам на юг, явно на смерть. У них ведь нет даже каяка.

Запись от 15 августа:

«Сегодня мы достигли до 85 градусов и 45 минут северной широты и 53 градуса восточной долготы, перейдя таким образом предел, достигнутый „Фрамом“… Из тех мест, где мы находимся, судно Нансена уносило к западу, тогда как мы продвигаемся, правда, медленно, все более и более к северу…»

Пришел сентябрь. У Торнквиста глубокие обмороки сменяются сердечными припадками. 6 октября удалось убить двух медведей. То и дело торошение. Опасность, что шхуну раздавит. Сломало руль и винт. Без винта еще можно плыть — под парусами, если им все же удастся выйти на чистую воду, но без руля?

Начинаются ссоры. Гибель одного за другим.