Посол вздохнул с явным сожалением, и Мишка подумал: «Не сильно ты от царских холопов отличаешься, ваша светлость».

— При нас все прилично было, — продолжил посол. — А служители вокруг все в жемчуге и с каменьями, а посуда на столе сплошь из золота. А как начнется пир, так затянется до ночи. А царь всё блюда за другие столы посылает, и нужно обязательно вставать каждый раз, как царь эту милость оказывает. Я перестал вставать к середине обеда. Они все шикали, делали круглые глаза, а я что… я ж иноземец. Я ж ничего не понимаю…

Англичанин захихикал и закинул в рот кусок мяса с тарелки.

— Царь хлеб передаст, все от счастья немеют, а уж если соль передаст, то могут и чувств лишиться, такое это счастье. При мне какой-то боярин начал солонку целовать, прямо слезами облился… Дурак…

Миша, который уже не рад был, что все это выслушивает, сказал:

— Ну и что тут такого? Ну любят бояре своего царя, что смешного?

— Любят… — скривился посол. — Да они его сожрать готовы. В своих заговорах уже сами скоро запутаются. Кто за кого против кого и кого кто хочет убить и кого на трон вместо царя посадить. Мне объясняли, я не осилил. Мерзость… — Англичанин поежился. — Пир до часу ночи, а потом еще обратно на постоялый двор. С нами еще человек десять увязалось, чтоб развлекать. И пить, пить, пить до утра… У вас же как — пока все гости мордой вниз не спят, праздник не удался. Это я потом уже научился, после первой чаши руки на стол и делаю вид, что сплю. Эти дурни потешаются, что иноземцы хилые, пить не умеют, сами через час под столы валятся… Погуляли… Я с тех пор у вас не пью, под стол все выливаю. Сегодня вот хитростью напоили, а так бы я…

— Господи, — тихо сказала Маша, — да что же это такое! Неужели вы о нашей стране… земле… ничего хорошего сказать не можете?

Посол задумался.

— Ну отчего ж, — сказал он, — город у вас красивый… Как выезжаешь с дороги, прямо дух захватывает: купола сияют, крепость красивая белая. Как она у вас называется?

— Кремль, — подсказала Маша.

— Да, Кремль… И люди у вас хорошие. Много хороших людей. Но правят ими дурные бояре и надутый царь. Приказали — и все побежали на улицы нас встречать. Знаете, какая толпа была, когда мы по городу ехали? Домов не видно! Я спрашиваю: зачем, мол, эти люди тут стоят? А мне отвечают, что это для того, чтоб показать могущество русского царя. Так в чем могущество, а? Куча народу, всех от работы оторвали, под ногами у коней вертятся… Дурь…

Маша хихикнула.

— Миш, у меня подруга живет в Минске. Она рассказывает, что их там до сих пор гоняют на праздники флагами махать…

— А, знаю еще хорошее! — воскликнул посол. — У вашего царя удивительное книгохранилище! Я там был, меня пустили. Какие книги, боже, какие книги! Я переводил немного с греческого, но переводил-то на английский, вашим толку никакого… А забрать с собой мне ничего не дали. Говорят, ваш царь много языков знает, — вот за это уважаю. Столько книг не каждый владыка соберет. Хотя, говорят, ваш царь все книги целиком вывез, все собрание, не сам их собирал… С другой стороны, многие на книги вообще внимания не обратили бы… Мне кажется, ты оценишь…

Посол посмотрел Мише прямо в глаза.

— Мне кажется, ты вообще не тот, за кого себя выдаешь. Взгляд у тебя нездешний, открытый. Не лебезишь… Но это твои дела, я в них лезть не буду. Хочешь быть толмачом, значит, тебе это для чего-то надо… Я возьму тебя с собой, покажу книгохранилище. Его не охраняет никто, боюсь, скоро вообще забудут, что оно есть…

— Что я, книг, что ль, не видел? — буркнул Мишка.

— Как знаешь… — тихо ответил посол. — Ладно, идите, скажите, что я пьян. И дня три носите мне питье и еду, а всем говорите, что пью горькую. А я буду здесь сидеть. Не хочу никого видеть, надоели эти рожи… Кстати, вы знаете, кровать очень удобная оказалась. Сначала дико было спать лежа, а теперь уж и привык. Хоть с собой ее забирай.

Маша и Миша тихо выбрались из избы посла и постарались забиться подальше. В избе у пристава гудели, громко гогоча и в сотый раз пересказывая друг другу, как они обхитрили тупого иностранца.

Маша забилась в сено на повозке, стараясь не слушать пьяные вопли, Миша был непривычно тих.

— Маш, ты спишь? — спросил он через полчаса.

— Нет, — тихо ответила девочка.

— У меня такое ощущение, что меня помоями облили, — сказал Миша. — Приехал в страну, всех опустил, всех ненавидит. Царь — дурак, бояре — индюки… А сам-то? Можно подумать, у них там лучше!

— Значит, лучше, — тихо ответила Маша.

— И ты туда же! — взвился Мишка. — Нельзя же так! Нужно любить свою страну!

— Да? — спросила Маша. — А мне кажется, что любить мало… Нужно еще и что-то менять… Пора уже, тебе не кажется?

Миша сердито засопел и отвернулся. Спал, не спал, неизвестно, но больше с разговорами не лез.

А наутро выяснилось, что пристав приказал всыпать Маше десять ударов розгами за то, что она подбивала посла к отъезду. Пока Миша пытался ее удержать от разборок и попыток найти справедливость, Митька порол за дальней избой мешок с травой, вопя при этом высоким девичьим голосом.

— Ты только не забудь, что теперь сидеть не можешь, — сказал он Маше, приведя приговор в исполнение. — А то я, вишь, хворостину-то извел…

* * *

Наконец к концу второй недели их странного путешествия примчался гонец с радостной вестью — царь Иоанн Васильевич готов принять иноземного посла. Гонец прошептал это на ухо Афанасию Юрьевичу, но новость мгновенно разлетелась по лагерю, который все больше походил на цыганский табор. По веселому виду гонца догадались, что тягомотина кончилась. Пристав еще приказ не успел отдать, а везде уже суетились люди, собирая походный скарб и седлая коней.

А потом Мишке некстати вспомнился Пушкин, которого зубрил накануне: «Не праздник, не приемный дар, она готовила пожар нетерпеливому герою».

Гарью запахло еще на подъезде к городу. Обещанных послом толп празднично одетых людей не наблюдалось: народ попадался все больше мрачный и вымазанный сажей.

Но хуже всего было в самой Москве. Собственно, Москвы не было — только церкви и монастыри торчали закопченными свечками да кремлевская стена упрямо возвышалась над пепелищем. Все остальное — даже мощная стена Китай-города — или выгорело дотла, или обуглилось до головешек. Машу поразило отсутствие отчаяния у москвичей. Мрачные, злые, но не убитые горем, они деловито копались на пепелище. Кое-где уже попадались подводы, груженые бревнами. Никто не рвал на себе волосы, все старались отстроиться побыстрее.

— А чего убиваться? — пожал плечами Митька на вопрос Маши. — Как будто в первый раз…

Так они добрались до ворот Кремля. Посол в некотором оцепенении проехал в крепость и там скрылся за воротами, свита Афанасия Юрьевича куда-то рассосалась, а английские купцы остались под стенами, не зная толком, что теперь делать.