— В первый день суйё-би месяца фумидзуки[62]я выступаю на Киото. К этой дате все должно быть готово!

— Да будет так.

Мужчины кланяются друг другу и расходятся. Император — обратно в поющий зал, а Ода Набунага уходит в подземный ход. В комнате остается гореть свеча, которая дает очень слабый свет. Но даже в этом свете, если как следует приглядеться, можно увидеть странную черную тень в правом углу потолка. Зацепившись за стропила руками и ногами, как муха вниз головой, висит человек в черно-синем балахоне. После ухода императора и его гостя шпион ждет еще с полчаса, а потом, перебирая руками с надетыми на кисти железными когтями нэкодэ, медленно, по балкам, спускается вниз. Последние несколько метров до пола он преодолевает прыжком, сделав красивое сальто назад. Замерев на секунду, мужчина с коротким мечом за спиной слушает дворец. В подвальных помещениях царит тишина. Ниндзя задувает свечу и осторожно уходит вслед за Набунагой по подземному ходу.

Выйдя на поверхность в заросшем кустарником овраге, синоби быстро скидывает с себя черную куртку уваги, кольчугу мелкого плетения, пояс со множеством крючков и кармашков додзимэ, дальше на землю отправляются специальные брюки (игабакама), ручные накладки-перчатки тэкко, ножные обмотки асимаки, мягкие тапочки-носки — и наконец маска дзукини. Если бы кто-то мог в этот момент наблюдать за голым человеком, то он увидел бы ничем не примечательного японца средней субтильности. Единственное, что бросалось в глаза, — перевитое мускулами худощавое тело и черные кустистые брови.

В руках синоби появляется плетенный из коры рюкзак прямоугольной формы, и из него мужчина достает традиционную одежду крестьянина — соломенные сандалии, набедренную повязку фундоси, хлопчатобумажные шаровары и короткую серую куртку с поясом в виде платка фуросики.

Через минуту ниндзя было не узнать. В овраге стоял обычный сельский житель. Осталось сложить в рюкзак черный костюм с кольчугой, короткий меч сантиметров сорока с квадратной гардой, маленький серп на длинной цепи, несколько сюрикэнов[63]в форме пятиконечных звезд, наконец, кошачьи лапы нэкодэ — и можно идти.

Переодетый синоби быстро выходит на центральную улицу Киото, вливается в толпу таких же крестьян, торговцев и ронинов, после чего делает несколько кругов по перпендикулярным аллеям, проверяя, есть ли слежка. Не обнаружив постороннего внимания, мужчина входит во второстепенную харчевню, просит служанку подать суп мисо и лапшу. Ест, пьет зеленый чай, после чего просит подать письменные принадлежности. Быстро набрасывает письмо, запечатывает большим пальцем правой руки и после еды заносит послание в миссию португальских негоциантов, что находится в переулке Исибэ-кодзи.

Небо молчит — за него говорят люди.

Японская пословица

Засыпаю под кваканье лягушек, просыпаюсь под их же брачные песни. Да что же это за такой японский будильник? Я понимаю, когда в походе были, шли мимо заливных полей — сам бог велел их кваканье слушать. А сейчас? Замок Эдо, монументальное сооружение, шикарные покои, достойные императора, с белоснежными татами, лаковой мебелью, расписными сёдзи и ширмами — и на тебе, я должен просыпаться под крики этих жаб. Выбираюсь из футона, выглядываю в окно.

Ага, вон они где угнездились. В замковом рву. Оттуда небось и москиты летят. Если бы слуги вечером не зажгли жаровни с благовониями — мошкара меня живьем съела бы. Одеваюсь, умываюсь, завтракаю и спускаюсь вниз, в приемный зал.

Несмотря на раннее утро, там меня уже ждет куча народу. Вижу военачальников, мацукэ, секретаря Сабуро и еще с десяток малознакомых людей. Наверное, местные. Захват Эдо прошел быстро, но сумбурно. В какой-то момент я даже потерял контроль за ситуацией. Гвардейцы Абэ стремительным наскоком овладели мостами в городе и вышли к воротам замка. Там уже вовсю рубились мои диверсанты-ронины. Им удалось открыть одну створку, и тут охрана на стенах подняла тревогу. Пришлось отбиваться от превосходящих сил гарнизонных самураев. Погибли почти все ронины (оставшихся в живых я щедро наградил и назначил на командные должности в армии), однако воинам ордена Яцуфусы удалось зацепиться за ворота. После чего подошли основные силы генерала Симодзумо Хиро, и крепость была взята. Не сразу, конечно. Все утро шли отдельные стычки как в самом городе, так и в замке, где в донжоне засели остатки огигаяцу. Мне сначала предложили их поджечь, но было обидно рушить красивую башню, и я дал слово отпустить осажденных.

Сам Нориката Огигаяцу был холост и бездетен (говорили, что и бесплоден тоже!), поэтому мне не пришлось принимать тяжелых решений о казни его семьи или сторонников. Те, кто хотел уехать, сделали это в течение дня. Остальные погибли еще раньше, во время битвы при Хиросиме. Все, что мне оставалось, — это дать команду сменить охрану пограничных фортов и застав, поставить своих людей на руководящие посты в администрации города и провинции, а также провести инвентаризацию трофеев (патрулирование Эдо и комендантский час, который тут оказался в новинку, само собой).

А трофеев оказалось много. Во-первых, вся казна дайме. Больше ста тысяч коку в золотых монетах, векселях и храмовых ассигнациях. Во-вторых, разведывательная информация. Нашлись подробные карты земель Ходзе, Такэды, Яманоути и Сатакэ с указанием количества войск, планов по боевому развертыванию. Особенный интерес представляла переписка Норикаты с Уджиятсу, Сингэном и другими дайме. Ее я тут же отдал Мураками для анализа и систематизации. С большим интересом выборочно прочитал архив Огигаяцу. Чего тут только не было. Отчеты разведчиков (по ним можно будет вычислить шпионов в моих землях), экономические расчеты по провинциям, досье на высокопоставленных персон. Нашел папочку и на себя. Молод, порывист, хороший мечник, души не чает в жене и ребенке, почтителен с отцом и дядей, покровительствует брату. После ухода в монастырь матери отношений с нею не поддерживает, находится под сильным влиянием тестя.

А отец моей жены Ёсиацу Сатакэ, оказывается, ой как непрост. Влияет на меня… Еще бы понять как. Вчера пришли новости, что тесть объявил войну Ходзе. А сегодня мне приносят письмо — Ёсиацу со свитой срочно выехал в Эдо. Жди и встречай родственников, зятек.

Писем вообще последнее время приходит куча. Во-первых, от японских дайме. Крупные князья, естественно, проигнорировали мою Клятву. Зато от мелких — отбоя нет. Послания аристократии можно условно разделить на три типа. Проклятия на мою голову (большинство). Осторожный интерес, вопросы, пожелания наладить постоянную переписку и даже дипотношения (с десяток, всем ответил). И наконец, три письма, которые меня порадовали от души. Вернее, даже четыре, но про последнее расскажу отдельно. Первое письмо — от настоятеля киотского храма Тайсэкидзи Набы Санэнаги. Предлагает помощь в агитации среди синтоистского священства. Вывесил мою прокламацию перед своим храмом, готов посодействовать финансово и идейно. Долго распинался, как здорово ложится моя концепция реставрации власти императора в синтоизм с его легендой об императоре Дзимму — праправнуке богини солнца Аматэрасу. Вертикаль власти получалась весьма стройной. Землей и людьми правят боги, делегируя свою власть японским царям. Не китайским! Это важно. Всю историю Япония постоянно что-то заимствует из Поднебесной. Буддизм, конфуцианство, бумагу, шелк, иероглифы… список можно продолжать и продолжать. Японская элита на Китай постоянно смотрит как на образец во всем — от чернения зубов и выбеливания лица (хорошо маскирует следы от кариеса и сифилиса) до медицины и военной стратегии (трактаты какого-нибудь Сунь-Цзы — местный бестселлер, имеется в библиотеке любого дайме). В общем, Наба был эдакий мягкий националист (не изоляционист!), и с ним можно было иметь дело. Тем более что мне был необходим кто-то из местных вменяемых попов, чтобы привести ситуацию с религией в Японии в порядок. Честно сказать, местный синкретизм (молимся и Будде, и Аматэрасу, медитируем в Пустоту и на Белый Лотос) меня порядком достал. Ну нельзя быть такими всеядными! Не тот век еще для религиозного либерализма. Рановато разрешать народу молиться любому пню. Мощный культ императора, божественного потомка Аматэрасу, — вот что нужно рядовым японцам! А все остальное идет лесом. Собственно, в таком духе у нас и завязалась переписка с Санэнагой.