— Элис, вам плохо?

— Она приходит в себя? Приходит в себя? — бормочу я в отчаянии, а потом произношу эти ужасные слова. Они сами срываются с моих губ. — Она не может прийти в себя, не может!

Медсестра, надо отдать ей должное, все так же невозмутима. Она очень медленно произносит:

— Вы очень расстроены, у вас стресс, но…

Я едва слышу ее. Я снова вижу, как Гретхен глотает таблетки. О боже, боже… Это не значит, что я плохая. Она попросила меня помочь ей…

— Помочь ей? — переспрашивает медсестра, и тут до меня доходит, что я все это произнесла вслух.

Молчание длится целую вечность.

— Элис, — наконец нарушает его медсестра. — Вы ведь не помогали Гретхен сделать это?

Я смотрю на нее и понимаю, что она, несмотря на внешнее спокойствие, перебирает в уме заученные фразы вроде: «Помощь в совершении самоубийства… оказание содействия больному, находящемуся в состоянии тяжелой депрессии и желающему умереть… Насколько бы добрыми ни были намерения… противозаконно… осуждается… наказуемо тюремным заключением… сроком долее десяти лет. Отнять у себя жизнь своими руками не противозаконно. Помощь кому-то другому сделать это квалифицируется как преступление».

— Вот почему вы не хотите, чтобы Гретхен очнулась, Элис? — спрашивает медсестра.

Я издаю сдавленный звук. Меня наконец прорывает.

— Я этого совсем не хотела.

— Конечно не хотели, — мягко произносит медсестра. — Ваши чувства вполне понятны и нормальны, Элис.

Нет, не нормальны! Ничего тут нет нормального — совсем ничего, — все черт знает как перепуталось! И как она только может говорить, что мои чувства нормальны?

— Вы правы, — продолжает медсестра таким тоном, словно крадется за агрессивной кошкой, которую хочет усадить в сумку-переноску. — Это вовсе не значит, что вы плохой человек. Очень трудно видеть, как кто-то, кого вы любите, страдает, что ему больно.

Она придвигается ближе ко мне. Неожиданно я чувствую себя совершенно изможденной. Мне хочется, чтобы все закончилось. Я больше не могу. Мне так жаль, так жаль…

— Я думала… а она все так замыслила, а я ей говорила, что это глупо, что так нельзя. — Я пытаюсь подобрать слова, задыхаюсь и дрожу. — Она сказала, что все равно сделает это и я должна ей помочь… она проглотила эти таблетки… но я ничего не сделала. Она ждала, а я ничего не делала, я просто сидела и… — Я судорожно вздыхаю. — О господи, господи… она все время так… Делала больно себе и тем, кто ее любит. Неужели обязательно нужно было поступать так с нами?

Я в ужасе смотрю на медсестру.

— Гретхен попросила вас помочь ей умереть? Поэтому вы не хотите, чтобы она пришла в себя. Боитесь, что все станет известно?

Я отчаянно трясу головой.

— Нет! Она…

И тут я слышу, как открывается дверь. Медсестра оборачивается, и я слышу мужской голос. Это Том.

— Она здесь? Эл!

— Я здесь! — в отчаянии откликаюсь я.

Медсестра отворачивается от меня. Том открывает нараспашку дверь кабинки.

— Все хорошо! — говорит Том. — Сигнализация сработала, потому что она пошевелила головой, но это хорошо, милая, это очень хороший знак. Не бойся! Все будет хорошо.

Он встревоженно смотрит на меня.

Я всхлипываю и запрокидываю голову. Я всеми силами стараюсь взять себя в руки.

— Мне так жаль! — выкрикиваю я, и слезы снова застилают мне глаза.

— Не говори глупостей! — говорит Том. — Ты измучена, ночь на дворе… Пойдем. Вернемся со мной в палату.

Я не могу! Она вот-вот очнется! Но и здесь я оставаться не могу… с этой медсестрой.

Том протягивает мне руку. Не глядя на медсестру, я прохожу мимо нее и поспешно выхожу из туалета. Я гадаю, какие у нее мысли и кому она теперь все расскажет. Но ведь я на самом деле ни в чем не призналась. Чуть было не призналась, но… не до конца.

Слава богу, что на свете есть Том.

Возвращение в палату превращается в долгую пытку. Я переставляю ноги и смотрю, как они движутся. Я понимаю, что Гретхен еще не может сидеть на кровати и говорить. Наверняка она будет заторможенной и вялой, но довольно скоро поймет, где находится. Я должна идти, я должна…

Мы поворачиваем за угол. Бэйли вернулся; он с серьезным видом слушает немного усталого врача и кивает:

— Понимаю, понимаю.

Вид у врача профессионально-отстраненный. По его взгляду трудно что-то понять, но молодая новая медсестра при нем преодолела прежнюю робость и теперь ведет себя более уверенно. Видимо, этот врач — местное светило. Врач бросает взгляд на Гретхен и говорит о ней. На мое счастье, она опять лежит неподвижно, и у меня почему-то возникает такое чувство, что врач воспринимает физическое проявление каких-то симптомов раздраженно. Гретхен для него — всего лишь очередное тело, масса клеток. А мы все ему только мешаем.

— Что ж, пожалуй, вот и все, — говорит доктор и заглядывает в историю болезни. — Спасибо, сестра. — Он протягивает историю болезни медсестре с таким видом, будто это бокал мартини.

Врач готов выйти из палаты, но Том четко и решительно произносит:

— Простите. Значит, Гретхен стало лучше по сравнению с тем, что было раньше?

Врач смотрит на Тома так, словно к нему в гольф-клубе подошел кто-то, смутно знакомый, но он никак не может вспомнить, что это за человек и как его зовут. При всем том он абсолютно уверен, что этот человек явно не стоит его внимания. Врач вопросительно смотрит на Бэйли. Бэйли говорит:

— Все в порядке. Мне хотелось бы, чтобы они были в курсе.

Я вижу, что у врача эти слова вызвали раздражение, ведь теперь ему придется все рассказать еще раз. Однако он сразу же словно бы надевает маску, которую можно снабдить ярлыком «Заботливая уверенность» и которую он вытащил из коробочки, помеченной как «Маски врача для всяких малозначительных друзей и родственников».

— Здравствуйте, — кивает врач и представляется нам: — Я — доктор Бенедикт. Гретхен приняла опасную смесь наркотиков и алкоголя. — Он говорит, делая небольшие паузы между словами. — Эти вещества вызвали первичные признаки комы, и, как вы уже видели, к несчастью, это состояние чревато высоким риском остановки сердца. Кроме того, существует ряд побочных реакций — в частности, дыхательная и почечная недостаточность. Однако в данным момент нет сомнений в том, что общее состояние улучшается, и…

Тут он умолкает, потому что снова звучит сигнализация, но это происходит уже в третий раз и не так сильно нас пугает.

— Как нарочно, — сухо произносит врач и оборачивается.