Это прозвучало почти как похвала, и Каландрилл обернулся к нему с улыбкой. Брахт улыбнулся в ответ, и Каландрилл почувствовал себя польщенным, утверждаясь в желании завоевать расположение наемника.

Они вихрем промчались по широкому лугу, окруженному молодыми, серебристыми в утреннем свете березками; голубого неба ярко светило солнце; на западе, там, где земля сходилась с морем, курились легкие облачка. В небольших рощицах вовсю пели птицы, и Каландрилл с удовольствием отдался радости движения. Словно беспокойные сны остались там, позади, вместе с колонной; словно галоп смыл с него все заботы, оставив только удовольствие от приключения. Похвала Брахта успокоила и утвердила его в своем намерении. Он припал к шее коня, все погоняя и погоняя его.

Впереди стеной поднимался лес; трава сверкала светлыми брызгами солнечных пятен, и по ней летели их лошади — шея к шее. Каландрилл повернулся — керниец сидел в седле прямо, небрежно держа повод в левой руке, черные длинные волосы его развевались на ветру. Он все еще улыбался, суровые черты его были расслаблены — он тоже получал удовольствие от езды.

Но вдруг на землю упала тень — они нырнули куда-то вниз и вместо редко стоящих березок оказались в густой чаще. Вдоль края полукруглой поляны росли ясени, буки и дубы, чьи тяжелые высокие ветви закрывали собой небо. Брахт придержал жеребца, и тот перешел на шаг; жестом керниец приказал Каландриллу сделать то же самое: дорога превратилась в небольшую тропку, над которой нависали сучковатые ветви, от столкновения с которыми неосторожный всадник мог запросто оказаться на земле. Под копытами лошадей перемешивался жирный черный перегной, поглощавший все звуки, и топот копыт был столь же приглушенным, как и свет в этой чаще. В лесу чувствовалась какая-то торжественность; воздух был неподвижен, лишь кое-где оживая под ярким лучом солнца; Каландриллу стало не по себе — как в храме, где полумрак нарушается лишь узкими полосками света, проникающими сквозь щели ставен. Пение птиц доносилось откуда-то издалека, приглушенное массой деревьев. Каландрилл вдруг сообразил, что сдерживает дыхание, словно из уважения к этой чаще, а взглянув на Брахта, понял, что и его друг находится под сильным впечатлением.

Они медленно въехали в буковую рощу и вдруг, будто выйдя из-под навеса, оказались на залитой солнцем поляне. Брахт остановился, Каландрилл тоже, пораженные огромным деревом, возвышавшимся над поляной. Это был дуб, и размеры его производили потрясающее впечатление; крона у дерева была такой огромной, что под ее мощным сводом могло запросто разместиться сразу несколько просторных комнат. Земля вокруг дерева была густо усыпана опавшей на зиму листвой, и этот рыжий ковер контрастировал с яркой весенней зеленью, тянувшейся к солнцу. Брахт спрыгнул на землю, Каландрилл последовал его примеру и, как и он, привязал коня и пошел к дубу.

Под ногами у них шуршала и хрустела сухая листва, и это был единственный звук, нарушавший мертвую тишину, стоявшую на поляне. Ни пения птиц, ни жужжания насекомых, ни легкого шелеста ветерка, словно мощное дерево поглощало все звуки. На лице кернийца было такое выражение, какого Каландрилл раньше не видел: это было выражение священного поклонения. Брахт медленно подошел к огромному дереву с поднятыми, словно в молитве, руками, затем припал ладонями к шершавому стволу, бормоча что-то на языке, который Каландрилл определил как кернийский, но в его бормотании он различил лишь одно слово: «Ахрд».

Брахт долго стоял так, опираясь о дерево руками, а Каландрилл терпеливо ждал; потом керниец выпрямился и с торжественным лицом посмотрел на Каландрилла.

— Мне не довелось бывать в Куан-на'Дру, и я никогда не видел Священного древа, но мне кажется, что это — родственник Ахрда. Наверное, это знамение, хотя я и не понимаю, к чему.

Каландрилл нахмурился: он знал, что кернийцы почитают дерево Ахрд как своего бога, но чтобы Брахт был настолько набожен — это ему и в голову не приходило; к тому же он не понимал, как можно боготворить неодушевленную природу. Однако он не мог отрицать, что дуб производил впечатление потрясающей мощи. Здесь, на залитой солнцем поляне, эта мощь была почти осязаемой; ему даже показалось, что он вдыхает ее с пахнущим землей воздухом, чувствует ее в окрашенном в зеленое свете, ласкавшем его лицо. Он кивнул.

В следующее мгновенье он уже хватался за эфес меча — неизвестно откуда до них долетел голос:

— Брахт знает.

Впечатление было такое, будто говорило само дерево или земля под ним: такими мягкими, как шелест листьев на ветру, показались ему слова — легкий скрип качнувшихся сучьев. По коже у него побежали мурашки, а Брахт начал медленно вытаскивать меч; переливы света заиграли на полированном клинке, когда он поднял его на изготовку; только тут Каландрилл сообразил, что и сам уже обнажил меч, готовый к обороне.

Над поляной раздался мягкий смех, и тот же голос произнес:

— Я ничем вам не грожу. Я, скорее, предлагаю вам защиту.

Они обернулись, осматривая деревья по краю поляны. Каландрилл взглянул на дуб, ожидая любого подвоха и даже града стрел.

— Спрячьте мечи, здесь вы в безопасности.

Брахт опустил клинок, внимательно глядя на дерево.

— Ахрд?

Голос у него был хриплый, но Каландрилл, воспитанный на почитании Деры, не был расположен согласиться с таким предположением.

Голос раздался опять, из ниоткуда, словно был везде вокруг них. Казалось, он исходит из воздуха, из дуба, из солнечного света.

— Спрячьте мечи. Здесь вам ничто не угрожает, кому-кому, только не вам.

Брахт сунул меч в ножны; Каландрилл последовал его примеру, хотя и с меньшей готовностью. И вдруг ему показалось, что солнце засветило ярче, просачиваясь сквозь широко расставленные сучья и освещая поляну мягким зеленоватым свечением. Каландрилл резко выдохнул через нос, ожидая, что сейчас появится запах миндаля, предвестника колдовской материализации, но ноздри его улавливали лишь свежий запах земли и леса. Запахи усиливались вместе со свечением, и на одно краткое мгновенье ему даже показалось, что он ослеп, и потому он уже не мог сказать, что видит; ему оставалось только догадываться, и он по-прежнему все еще страшился подвоха. Неохватный ствол дуба вдруг зашевелился, словно в нем была какая-то своя внутренняя жизнь; неровная кора покорежилась, корни вдруг стали выпирать из-под земли, а прямо из ствола медленно выступила вперед тень, спокойно шагнувшая им навстречу. Он опустил руку на рукоятку меча, но Брахт тут же схватил его за руку. Фигура подошла к ним поближе, с каждым шагом становясь все отчетливее, и у него даже перехватило дыханье.

Существо отдаленно напоминало человека, но было ясно, что это не человеческая плоть; оно казалось вырубленным из дуба. Кожа у него была серая, словно у старого дерева, из круглой головы росли зеленолистные лозинки; глаза и рот — как щелки; торс — как пень, из которого торчали узкие руки, заканчивавшиеся тонкими прутиками; ноги — как корни, уходящие в землю и опавшую листву.

— Вы пришли с миром, и я отпущу вас так же, — сказал он.