— Все, Левочка.

— Хорошенько подумай.

— Кассету, Лева, я жду.

— Па-ажалуйста. — Львов подошел к тумбе с видеоаппаратурой, порылся в ящике и достал нужную видеокассету. — Твои запросы, ласточка, на редкость скромны.

— Я всегда славилась скромностью. — Катя спрятала кассету в сумку. — Это одно из моих многочисленных достоинств. А ты не знал?

Домой она отправилась не сразу. Решила сначала заскочить в «Птицу» на Пушкинской: опустевший холодильник требовал пополнения запасов. А после «Птицы», несмотря на вечернюю духоту, Катя просто не могла уже не зайти в «Наташу» и перемерила там целый сонм изящных дорогущих босоножек испанской кожи.

Было уже семь вечера, когда она наконец рассталась с обувным отделом, нырнула в поток прохожих на Тверской и на ступеньках подземного перехода внезапно столкнулась с… Павловым.

— Катя, вы? Вот здорово! — Он стоял прямо перед ней: такой свежий, чисто выбритый, подтянутый, в белоснежной сорочке с галстуком и идеально отглаженных брюках.

Катя помнила его вчера совсем иным: в футболке, джинсовых шортах, с завязанным у пояса узорным свитером. Ночная попойка должна была как-то на нем отразиться — отечностью или небритой щетиной… Но нет — даже следа «споласкиваний дачи» на лице Павлова не замечалось. На Катю смотрел клерк, этакий эталон белого воротничка — эталон от щегольской, сбрызнутой туалетной водой стрижки до кончиков модных начищенных ботинок.

— Вы куда идете? — спросил этот «белый воротничок» бодро и радостно.

— Я вообще-то домой иду, а вы… — Катя замялась.

Павлов галантно забрал у нее пакет с полуфабрикатами.

— Вы думали, что мы до сих пор гудим? Угадал? Нет, увы, увы. Ночь миновала, чаши опустели. Но хорошо посидели. Ой, хорошо! Молодость вспомнили, розовую юность. Я под утро от Сережи ушел. Мой «партизан» — ранняя пташка. В семь уже на ногах. Мы с ним во дворе бегаем, а потом на лоджии водой обливаемся.

— Как это на лоджии?

— Ванночку ставлю и поливаю его из кувшина. Свежий воздух, прохладная водичка. Спартанца ращу. Теперь на даче вот будем купаться ходить. А вы очень домой торопитесь? — Павлов улыбнулся. — Может, зайдем перекусить? — и он кивнул на громоздившийся за их спинами «Макдональдс». — Я ужасно рад, что вы вот так неожиданно об меня споткнулись.

— Я не споткнулась, — Катя тоже улыбнулась. Глупо, как ей показалось, но от этой глупости отчего-то стало весело. — Вообще-то я не особенно тороплюсь.

— Тогда идемте. Я с девушкой лет сто в кафе не сидел, честное слово. Доставьте мне такое удовольствие.

В «Маке» Павлов усадил Катю за белый пластмассовый столик на втором ярусе, а сам спустился к стойке и через минуту вернулся с подносом, ломившимся от бумажных сверточков и стаканчиков.

В его отсутствие Катя переводила дух — в зале «Мака» вовсю работали кондиционеры.

— А вы, Виктор, вроде бы в отпуске, — сказала она, когда он сгрузил на столик чизбургеры, жареную картошку, коктейли и сладости.

— Вроде бы. Но еще не почувствовал даже. А вот сегодня в офис срочно вызвали. Нет, надо из Москвы немедленно убираться. А то замучают.

— Вы в турагентстве работаете? Он кивнул.

— «Восток» наша контора называется, а это дело тонкое.

— А маршруты путешествий у вас куда? На Ближний Восток? На Дальний?

Он вздохнул.

— Да сейчас уже и ни на Ближний, и ни на Дальний, и даже ни на Средний. У нас какая-то свистопляска началась. Реорганизации, слияния, размежевания. Сложности финансовые. Программы свертываются, и чувствую, что, — он положил перед Катей огромный бургер с чем-то аппетитным, — придется мне после отпуска искать новую работу. Лавочка, кажется, к тому времени наша полностью накроется.

— Вы сначала сказали — офис, а теперь — лавочка…

— Лавочка, Катя, лавочка. Увы. И ей я отдал пять лет своей жизни. Чтоб она провалилась!

— Наверное, трудно вам приходится — и мальчика воспитывать, и работать. Но он у вас — прелесть.

— Хороший пацан. Он меня как никто понимает, — Павлов улыбнулся. — Мы с ним дружно живем. Соседка наша, старушка, считай, нянька его. Я ей плачу, ну, она охотно помогает мне с ним управляться и по дому тоже — убраться там, постирать.

— Чен Э — сын ваших друзей, да?

— Был. Теперь он мой сын. — Павлов пододвинул Кате коктейль. — Удивительное чувство, знаете ли: однажды утром просыпаешься, и ты — уже отец. А приемный, нет ли… Это… В сердце этого не носишь. Они, его родные родители, действительно были моими друзьями. Даже больше. В Таджикистане до этой войны много китайцев жило. Я с Чен Чжоу — отцом Чен Э — еще в восемьдесят третьем познакомился, когда в военном госпитале лежал в Кулябе. Он хирург был от Бога. И невеста его там же работала — фарфоровая такая китаяночка — врач-анестезиолог. Они меня спасли. Сделали операцию, когда все уже на меня рукой махнули. Рискнули и спасли — все удачно прошло. Если бы не они — подох бы я там. А потом они поженились. Я на свадьбе был. Китайская свадьба, настоящая. И потом к ним приезжал, когда демобилизовался, когда в институте учился. Чен Э у них не сразу родился, но потом все же родился. А когда Чен и его жена погибли, я…

— Их бандиты убили?

— В «Новостях» говорят — «представители вооруженной оппозиции». — Глаза Павлова, вернее, стекла его дымчатых очков блеснули, отразив закатное солнце, вливавшееся в панорамное окно ресторана. — Как будто мало мы эту оппозицию, этих подонков занюханных в Афгане жгли!

Катя с трудом проглотила кусок. Ей отчего-то стало не по себе. Холодом каким-то дохнуло. Она знала: война не ведется в бархатных перчатках, тем более та, афганская. Но как же не вязались нынешняя белоснежная сорочка и дымчатые очки Павлова с этим его словечком из далекого прошлого — жгли.

Но он говорил уже о сыне, и лицо его просветлело:

— Вот отдохнем недельки три, а осенью я основательно займусь одним делом. Говорят, есть центр — последнее слово медицины. Ну, может, что-то попытаются сделать с его слухом. А если ушки ему подправят, то все остальные проблемы снимутся. Я перед его родителями в долгу, а значит, и перед ним. Ну, буду возвращать по мере сил.

— Мальчик пострадал и от этой, гражданской, и от той войны, — заметила Катя грустно. — Не прямо, но… они такие, ну глухонемые, рождаются, говорят, если у матери во время беременности был сильный нервный стресс. Она же врач военный была, а значит, стрессов ей хватало… Господи, ну почему так все несправедливо? Не везет никогда хорошим людям. Почему это так, Виктор, а?

— Так мир устроен. — Павлов смял бумажный стаканчик и положил его на поднос. — Так мир устроен, — повторил он как-то уже по-иному и продолжил: — Чей удел — вращение и кружение. Подвижно время, как родник, как струи водяные… Это Рудаки. В институте самый мой любимый поэт был. Как говорят древние книги, к тому же — настоящий мужчина.