масс», кому, собственно, она и предназначалась, увещевания московского миллионера успеха не имели. В том-то и заключалась трагедия русской буржуазии, что измученные тремя годами войны и увлеченные социалистическими лозунгами, массы не желали «подождать с социализмом». Тяготы войны углубили социальную конфронтацию в стране. Недаром на съезде раздавались голоса о «народной злобе, которая накопилась против торгово-промышленного класса»{387}. По идущей от народников традиции идеалы буржуазии не были популярны и в интеллигентской среде, относившейся к предпринимательству как к разновидности мошенничества. Буржуазия, словом, не обладала достаточной социальной базой, чтобы чувствовать себя у власти спокойно, чего не мог не понимать и лидер нового союза.

На следующий день после окончания съезда на заседании избранного совета торгово-промышленного союза под председательством Рябушинского решено было создать политический отдел для ведения пропаганды (чтения лекций, распространения брошюр и т. п.). В задачу отдела входило «политическое воспитание населения», укрепление. в нем «чувства гражданской ответственности и проведение в народ убеждения в необходимости поддержки Временного правительства и борьбы с анархией»{388}. С июня 1917 г. при отделе стал издаваться журнал «Народоправство», к участию в котором привлекли крупные интеллектуальные силы, в том числе выдающегося русского философа Н. А. Бердяева. Журнал отстаивал точку зрения, что «для социалистической организации страны» нет реальных условий, что «каждый день стихийного нарастания анархии влечет Россию в бездну» и т. п.{389} Отдел издал также около 20 брошюр, организовал лекции в Москве и в действующей армии, планировал создание «беспартийного клуба, объединяющего представителей интеллигенции с народными массами»{390}. Пытался Рябушинский использовать для проведения своих идей в массы и родную ему старообрядческую среду, основав в мае 1917 г. комитет «старообрядческих согласий» на принципах поддержки Временного правительства и под лозунгом решения основных проблем страны на Учредительном собрании{391}. Однако политическая агитация либеральной буржуазии практических результатов не имела. Обострение социальных противоречий, приведшее к июльским событиям, вызвало у Рябушинского разочарование в методах «воспитания» народа. 4 июля циркуляром совета торгово-промышленного союза за его подписью сообщалось, что II торгово-промышленный съезд намечен на 3 августа, но «программа его еще не установлена»{392}.

В речи при открытии этого съезда Рябушинский и произнес свою знаменитую фразу о «костлявой руке голода». Для понимания ее смысла следует вернуться немного назад. К концу 1916 — началу 1917 г., когда, как мы видели, продовольственный вопрос привлек внимание московского бизнесмена, голод охватил все основные экономические центры Европейской России. Всю вину московские капиталисты возлагали на царское правительство, введшее продразверстку и твердые цены на хлеб, чем ущемлялась частная торговля{393}. «Испытываемые продовольственные затруднения, — констатировалось на совещании у П. П. Рябушинского 25 января 1917 г., — в значительной степени объясняются отстранением торгового класса от продовольственного дела»{394}.

Временное правительство в качестве чрезвычайной меры 25 марта 1917 г. ввело так называемую хлебную монополию, сутью которой являлась продажа хлеба исключительно государству по твердым ценам. На торгово-промышленном съезде в марте 1917 г. мнения о готовящейся монополии, к которой лично Рябушинский отнесся негативно, разделились: часть делегатов высказалась за восстановление свободной торговли, другая ратовала за монополию, при которой, «не беря ответственности на себя, мы будем покупать хлеб на комиссионных началах»{395}. На организованном союзом в мае 1917 г. Всероссийском хлебном съезде большинство делегатов признало монополию «единственным средством для обеспечения армии и населения хлебом», но при этом настаивая, чтобы за частным торговым аппаратом было оставлено право «самостоятельных закупок по твердым ценам хлеба на местах». Буржуазия, таким образом, стремилась осуществлять государственное регулирование своими руками{396}.

Надеждам этим не суждено было сбыться, хотя в конце июля Временное правительство предлагало продовольственным комитетам привлечь к хлебозаготовкам частные фирмы. Поэтому свою речь 3 августа Рябушинский начал с критики экономической политики Временного правительства, указав прежде всего на несостоятельность хлебной монополии: «Она не в состоянии дать тех результатов, которых от нее ожидают. Она разрушила лишь торговый аппарат, который бездействует». Относительно «общего политического момента» оратор отметил отсутствие у правительства «определенного плана», кроме монополий. Вполне в духе «буржуазистской» идеологии он призывал социалистов из коалиционного комитета Керенского и в Советах депутатов понять, что «буржуазный строй, который существует в настоящее время, еще неизбежен, а раз неизбежен, отсюда следует сделать вполне логический вывод. Те лица, которые управляют государством, должны буржуазно мыслить и буржуазно действовать».

Посетовав на нежелание правительства «привлечь людей житейского опыта, которые могли бы разобраться во всем положении» (имея, очевидно, в виду завершившиеся накануне съезда неудачные переговоры с Керенским о вхождении в его кабинет С. Н. Третьякова), лидер союза пришел к выводу, что буржуазный класс «в настоящее время убедить кого-нибудь или повлиять на руководящих лиц не может». Он призвал придерживаться выжидательной тактики в расчете, что «естественное развитие жизни… жестоко покарает тех, которые нарушают экономические законы… Эта катастрофа, этот финансово-экономический провал будет для России неизбежен… и к этому времени мы должны деятельно подготовиться, чтобы наши организации были на высоте положения… Мы чувствуем, — завершал речь Рябушинский, — что то, о чем я говорю, является неизбежным. Но, к сожалению, нужна костлявая рука голода и народной нищеты, чтобы она схватила за горло лжедрузей народа, членов разных комитетов и советов, чтобы они опомнились»{397}.

Как можно заметить, в достаточно подробно процитированной нами речи Рябушинского нет призыва к организации голода, призыва задушить революцию его костлявой рукой и т. п. Им скорее двигало уязвленное честолюбие своего класса, оказавшегося на обочине событий. По существу то был призыв выжидать, пока напуганные растущими экономическими трудностями представители «левого» течения вновь не призовут буржуазию к сотрудничеству в такой решающей области, как продовольственное дело. Рябушинский не хотел себе признаться, что растущая социальная изоляция буржуазии не есть только результат злокозненной политики министров-«социалистов».

Общий выжидательный настрой своего политического собрата разделил и выступивший на съезде С. II. Третьяков. Остановившись на истории своих переговоров с Керенским, он констатировал, что, несмотря на их неудачу, Временное правительство ввиду нарастающего экономического кризиса не обойдется без торгово-промышленного класса. «Нам нужно в любой момент быть готовыми прийти на помощь своей родине, — подчеркивал он, — хотя сейчас мы не видим поддержки, и наоборот, всюду и везде нас травят»{398}.

На состоявшемся вскоре Государственном совещании министр продовольствия меньшевик С. Н. Прокопович, как бы отвечая на претензии Рябушинского и Третьякова, прямо заявил, что «для привлечения к продовольственному делу частного торгового аппарата нет препятствий в законе». Тем не менее, пояснил он, местные продовольственные органы в большинстве случаев им не пользуются, так как «преобладает резко недоверчивое и даже прямо враждебное отношение