С доказательствами подобной проницательности Виктора Амедея и его глубокого знания людей я встречалась часто. В дальнейшем мы сможем познакомиться с ними поближе.

Как мы уже видели, князь делла Чистерна, воспитатель Виктора Амедея граф Прована, дон Габриель и даже принц ди Кариньяно не давали принцу ни дня покоя, уговаривая взять бразды правления в свои руки. Разумеется, он и сам жаждал этого, но, чтобы не обидеть госпожу герцогиню, хотел получить власть якобы под давлением, сделав вид, что вынужден подчиниться исключительно воле подданных и обстоятельствам. Каждое утро происходили бесконечные тайные совещания, и но время них герцог незаметно подсказывал собравшимся, как его следует уговаривать. Он выдвигал возражения для того, чтобы их отвергали, советовал тайком побеседовать с герцогиней-матерью и смиренно воспринимал ее ответы.

Граф де ла Тур, один из ближайших его приближенных, человек пылкого ума, безудержной и безрассудной храбрости, провел несколько часов на таком совещании у своего молодого повелителя и, уходя, сказал князю делла Чистерна:

— Я вижу, его надо заставить, подтолкнуть, и поверьте мне, я сделаю это завтра же.

Вместе они отправились в Риволи и составили циркулярное письмо, адресованное государственным министрам, знатным вельможам, генералам, комендантам военных крепостей; письмо уведомляло их, что с такого-то дня герцог возлагает на себя права, принадлежащие ему по рождению и возрасту.

Затем они, торжествуя, вернулись во дворец с документом в руках и принесли его принцу на подпись. Он ждал их с нетерпением, но, тем не менее, прежде чем сдаться, выдвинул тысячу возражений.

— А моя мать? — без конца повторял он. — А моя мать? Я не могу нанести ей такую обиду, она будет страдать. Я ее знаю.

— Только и всего? — бесцеремонно перебил его дон Габриель. — Я пойду к госпоже герцогине и вернусь, получив согласие; я тоже хорошо ее знаю.

И действительно, он бросился к ней. Госпожа регентша выслушала его совершенно невозмутимо, и, какая бы буря ни бушевала в ее сердце, она все же позволила дону Габриелю закончить его утомительную речь.

— Мой сын желает царствовать, — сказала она, — и не осмеливается объявить мне о своем желании. Его подданные взывают к нему, а он, боясь причинить мне боль, не решается удовлетворить их просьбу. Вы правы, сударь, утверждая, что знаете меня лучше, чем они, но я сумею привести всех к согласию, и немедленно.

Она взяла в руки перо и написала сыну письмо, настоящий шедевр тонкого ума и бескорыстия. Я долго хранила его, но герцог Савойский велел вернуть ему это послание. Сегодня оно могло бы стать историческим документом, и я вдвойне раздосадована его поступком. Герцогиня составила письмо, не отрывая пера от бумаги, и даже не перечитала его.

Она написала, что они оба подошли к тому возрасту, когда ему положено править, а ей — заняться своим пошатнувшимся здоровьем. Герцогиня просила сына без промедления предоставить ей отдых, умоляла разрешить ей оставить государственные дела, которыми она так долго занималась от его имени в надежде, что настанет тот желанный день, когда она сможет передать ему бразды правления.

Может ли быть что-нибудь трогательнее, смиреннее таких чувств, что-нибудь возвышеннее подобных рассуждений?

Дон Габриель возвратился с победой. Заговор удался, Виктор Амедей вступал во владение короной своих предков.

— Вы этого хотите, господа, а моя мать это требует, поэтому я даю согласие. Если б только я мог править так же блистательно, как она, и сделать моих подданных такими же счастливыми, какими они были под ее властью! Таковы мои желания, и да осуществит их Всевышний!

В то время я была уже в Турине. Помню, какое впечатление произвела эта новость на мою свекровь, как она была недовольна, ведь с удалением герцогини от дел пришел конец и ее могуществу. Она сочла герцога Савойского крайне неблагодарным и дерзким, оттого что он посмел занять место государыни, на протяжении стольких лет окружавшей его заботой и вниманием.

Она громко сетовала, оставаясь с нами наедине, но в присутствии посторонних никак не проявляла своего отношения к поступку герцога.

Мой супруг, еще не освободившийся от материнской опеки, подобно молодому принцу, не решался отвечать ей, но очень хотел последовать примеру герцога и сбросить свое иго.

Госпожа ди Верруа была безутешной. Сама мысль о том, что у молодой герцогини появится своя придворная дама, а сама она будет отодвинута на второй план вместе с герцогиней-матерью, выводила ее из себя. Вот почему свекровь так хотела, чтобы я заняла место придворной дамы: тогда она сохранила бы свою власть и через меня по-прежнему управляла бы всем.

Но, будучи еще почти ребенком, я разобралась во всем и не захотела попасть в эту ловушку.

Как только принц станет повелителем в своей стране и решит жениться, герцогине-матери не останется ничего, кроме богоугодных дел при дворе. Она достаточно хорошо знала своего сына и понимала, что впредь он не допустит ее вмешательства в его дела. У нее хватило мудрости удалиться по собственной воле в надежде, что он когда-нибудь обратится к ней за советом, как он и делал, но исключительно в тех случаях, когда был абсолютно уверен, что поступит по-своему.

Я уже упоминала о женитьбе Виктора Амедея на принцессе Анне Марии Орлеанской.

Не пристало мне давать ей оценки, поэтому скажу о ней очень коротко, слишком уж щекотливо мое положение, и вовсе не потому, что я недостаточно чтила ее или причинила ей какие-то другие неприятности, помимо любовных отношений с ее мужем. Я знаю, что она не ставила мне в вину это похищение ее прав, ибо не очень дорожила его любовью и не жалела об утраченной власти.

Тоскуя по Франции и своей семье, она по-настоящему любила в Савойе только своих детей. Появившись при дворе, она была добра и предупредительна со мной, желала, чтобы я всегда находилась при ней, и мы проводили бесконечные часы в беседах о Версале, Париже, Сен-Клу, французском дворе наконец, где я из-за своего юного возраста не бывала, но, тем не менее, все происходящее там мне было известно от родителей и друзей. Кроме того, я имела честь довольно часто посещать Пале-Рояль и играть с дочерьми Месье; младшая из них стала герцогиней Савойской; старшая вышла замуж за короля Испании, но брак этот — увы! — несмотря на величайшие выгоды такого союза, не принес ей счастья.

Браки французских принцесс с иностранными государями всегда были чреваты большими сложностями.

Обе дочери Месье надеялись выйти замуж за дофина; они вбили себе это в голову, обе втайне любили его, скрывая свои чувства друг от друга. Бедная королева Испании целый месяц валялась в ногах у Людовика XIV, умоляя не посылать ее в Испанию и не обрекать на пытку ненавистного замужества.

— На что вы жалуетесь, мадам? — отвечал он ей. — Большего я не сделал бы и для собственной дочери.

— Конечно нет, государь, но вы могли бы сделать больше для племянницы. Будущая герцогиня Савойская была не меньше, а может быть, и больше,