Но Джульетта росла слишком быстро. Один миг — и она уже женщина. Женщина, и с женскими мечтами. И она совершила преступление, которого не могла исправить и о котором не жалела, а он не мог простить.

Она полюбила.

— О, Господи Иисусе! — вскрикнул он и закрыл лицо ладонями.

Саймон со своим другом не раз участвовал в расследованиях. В родных местах знали, как ловко они умеют отыскать преступника.

А вот здесь он чувствовал себя совсем не на месте.

Выйдя из епископского дворца, они направились по тропе к Темзе, где Болдуин, окинув реку взглядом, вложил в рот два пальца и испустил пронзительный свист.

— Во имя Господа! — возмутился Саймон, зажав уши.

— А иначе их не дозовешься. Ленивые черти, — пробормотал Болдуин, не слишком заботясь, слушают ли его.

Но, говоря, он махал рукой, и вскоре Саймон увидел, как одна гребная лодка отделилась от других, скопившихся ниже по течению, и пошла к ним.

— Вам за реку, господа?

— Нам нужно в Бермондси, в Суррей, — объявил Болдуин, схватив лодчонку за нос.

— Так далеко? А вы представляете, сколько мне потом грести обратно вверх по течению?

Болдуин умиротворяюще улыбнулся лодочнику.

— Нет. Вот ты нам и расскажи, пока везешь.

Известие о смерти Джульетты поразило горем весь дом. Слуги беззвучно, торопливо справляли обычную работу, не смея открыть рот, напуганные отчаянием господина.

В комнате, которую обычно занимала Джульетта, сидела, уставившись на ее недоконченное шитье, служанка Ависа.

— Ависа? Кровь господня, перестань ныть!

Подняв голову, она увидела в дверях брата Джульетты, Тимоти.

— Мастер, разве ты не знаешь?..

— Что она умерла? Знаю. И что, думаешь, стану лицемерить? Не жди. Она нам только помехой была. Опозорила семью. Лучше ей умереть, чем и дальше нам вредить.

— Ох, мастер! Она была такая…

— Ее нашли рядом с мужчиной! Она предала нас. Нас! Свою плоть и кровь! Нет ее — и хорошо. Ну-ка, утри глаза. И так все домашние служанки похожи на плакальщиц в похоронной процессии. Принеси мне вина. Я буду в зале.

Саймон терпеть не мог лодок. С самого детства. От качки у него всегда, и в спокойном и в бурном море, бунтовал желудок. Ну, хорошо хоть эта почти не качается. И, словно из сочувствия к нему, дождик перестал. Да, пожалуй, он мог бы назвать путешествие приятным, если бы не постоянная ругань лодочника, осыпавшего бранью все, что попадалось ему на глаза.

С первого взгляда признав в них приезжих, лодочник взялся просвещать их.

— Видите там, направо, — это пристань Святого Павла. Пристань Святого Павла, говорю. Вон он, собор Святого Павла. Видите купол? Большущий, да? А вон та речушка называется Уолбрук, вот оно как. А вот большой мост. Ручаюсь, вы такого нигде не видали. Здоровенный до усрачки, так? Прямо как… А вот там, за пустырем, он самый. Тауэр.

При этих словах он понизил голос, словно само слово «Тауэр» могло навлечь беду.

Саймон с любопытством разглядывал крепость. Окружена прочными стенами, а за ними поднимается Белая башня.

— Выглядит неприступным.

— Да, — кивнул Болдуин, — и более надежную тюрьму трудно сыскать.

Лодочник протяжно откашлялся и сплюнул через борт.

— Может и трудно. Хорошо бы никто и не сыскал. Мало, что ли, тех несчастных ублюдков, что там подыхают.

— Однако один сумел бежать, — заметил Болдуин.

— Он-то? Да. Повезло, должно быть, — проворчал лодочник, с беспокойством покосившись на него.

— Рассказывают, что Мортимер на лодке перебрался на дальний берег? — продолжал Болдуин.

— Так говорят.

Саймон заметил, куда смотрит его друг.

— Что там, Болдуин?

— Этот дворец — его недавно выстроили?

Лодочник глянул через плечо.

— Этот-то? Вы что ж, не слыхали? Называется — Розари. Построен по приказу самого короля. Небось, хотелось ему каждое утро спросонья любоваться на свой милый Тауэр.

— И затруднить беглецу из Тауэра путь к берегу, — сказал Болдуин.

— Насчет этого не знаю. Вот мы и на месте.

Болдуин достал из кошелька и отдал лодочнику монету и в задумчивости выбрался на берег.

— В чем дело? — спросил его Саймон, видя, что Болдуин не отрывает глаз от усердно гребущего вверх по реке перевозчика.

— Ничего. Подумалось просто, как же все здесь должны бояться этого места.

Лоуренс тотчас увидел, как они вышли на болота, направляясь к трупам.

— Это кто?

— Бог знает, а я нет, — пробормотал Хоб.

Первый, как заметил Лоуренс, был помоложе. Одет в зеленую рубаху и поношенные серые штаны, а поверх кожаный камзол, темноволосый. Привычен к трудным дорогам, если судить по обветренному лицу и потертым сапогам. Второй много старше, в красном камзоле, видавшем лучшие дни. Седеющие волосы, седина в бороде, и, даже издали видно — на редкость пронзительный взгляд, резкие черты лица, а сбоку шрам через всю щеку. Лоуренс видел, как он, подходя, стреляет глазами по сторонам. Это не туповатый вояка, привыкший полагаться только на силу оружия. У этого, как видно, и мозги имеются.

— Вельможи, — бросил Хоб.

Лоуренс усмехнулся про себя, подметив сдержанность в голосе констебля. Видно, что-то в наружности прибывшего побуждало его к осторожности.

— Я — сэр Болдуин де Фернсхилл, а мой спутник — Саймон Патток, бейлиф. Милорд епископ Стэплдон прислал нас оказать всевозможную помощь в разбирательстве с мертвым.

— С кем именно? — уточнил Хоб.

Вопрос явно удивил прибывших.

— Сколько же вы нашли трупов? — спросил Саймон.

— Одну девушку и одного мужчину.

— Девушка — дочь человека по имени Капон?

— Да, Джульетта. Парень — ее дружок. Здесь его знали как Пилигрима.

— За что его так прозвали? Он совершал паломничества?

— Он был очень благочестив, — серьезно заверил Лоуренс. — Побывал в Кентербери и не раз ездил к Богородице…

— Прошу прощения, брат, но у меня мало времени. Ты хорошо его знал?

Лоуренс поджал губы. Нечасто речь духовного лица обрывают так резко.

— Достаточно хорошо. Я бы назвал себя его другом.

— Но ведь ты монах. Заперт в четырех стенах, не так ли? Я думал, у монахов клюнийского ордена разговоры не поощряются. Разве не правда, что клюнийцам не положено говорить?

— Не желательно. Мы пытаемся открыть себе дорогу на небеса молитвами и богоугодным поведением. Мы знаем, что для совершенства мира необходимы покой и тишина, и стараемся по возможности не нарушать мировой гармонии.