— Ну и что? — бросила она. — Он и есть ублюдок. Мало того, что он ничего не видит, так ты еще держала его в неведении насчет этого… да и других вещей тоже.

Тилли с ужасом смотрела на этот темный сгусток ярости, извивающийся от собственной злобы. И она толкнула ее с такой силой, что девушка упала бы, не ухватись она за край фортепиано. По другую его сторону стоял Вилли, держа в руках разбитую скрипку. Но он смотрел не на инструмент. Нет. Его лицо было повернуто, голова слегка наклонена — он пытался разглядеть две мутные фигуры.

Неожиданный приступ гнева, охвативший его, постепенно проходил, и теперь его охватывало чувство глубокой тоски и печали, причем горевал он не о себе и не о том, что услышал, а о двух женщинах, которых любил и которые сейчас ранили друг друга словами, потому что его мать кричала:

— Он не ублюдок, а вот ты — да. Слышишь, девушка? Ты — незаконнорожденная дочь моего покойного мужа. Почему я тебя удочерила? Вовсе не потому, что твоя мать от тебя отказалась — она бы уж сумела тебя использовать. Нет, я взяла тебя, потому что считала это своим долгом. Но сейчас я кое-что тебе скажу, моя дорогая, и ты сама этого захотела: я не думаю, что мой муж — твой отец. Хотя он и клялся и божился, что ни в чем не виноват. Но твоя мать, ее отец и брат хотели денег, вот и назвали его. Вот твоя мать была падшей женщиной. Теперь решай сама, кто из вас ублюдок?

Господи! Господи! Тилли закрыла лицо руками, шатаясь подошла к стене и прислонилась к ней. Что она наговорила? Что случилось? За несколько минут, не помня себя, она разрушила жизнь девушки. У них все было так славно до сегодняшнего дня… Нет, это неправда. В последнее время Жозефина сильно изменилась, изменялось и ее отношение к матери.

Тилли, как во сне, подняла глаза и посмотрела на обоих. Их лица уже не были так враждебны. Оба, с одинаковым интересом, смотрели на нее, и как будто не узнавали.

— Простите. Мне очень жаль, — жалобно произнесла она. Затем, задержав взгляд на Жозефине, тихо добавила: — Пожалуйста, прости меня.

Жозефина вопросительно повернулась к Вилли, потом снова взглянула на Тилли. Когда она заговорила, голос ее был спокойным, будто не она только что орала и визжала.

— Нечего прощать. Мне тоже следует извиниться. А то, что ты сказала, не такая уж для меня и новость. Вот только жаль, что все не обнаружилось раньше. После всего сказанного мне придется многое пересмотреть: что же я чувствую и как я выгляжу. Ведь, как я поняла, я не полностью индианка, не мексиканка и даже не испанка. Но я всегда знала, что английской крови во мне нет. Скорее всего, твой муж действительно не был моим отцом. Если бы он был моим отцом, то мы с Вили были бы родственниками, хотя и несколько дальними. — Девушка взглянула на Вилли. — Даже не знаю, как бы это называлось. Ведь Вилли родился от одного человека, а я — от его сына, так что мы не сводные брат и сестра. — Она пожала плечами. — Да и не хотела бы я, чтобы моим отцом был твой муж.

Тилли пристально рассматривала маленькое, изящное личико. Слова, которые Жозефина употребляла, манера говорить абсолютно не вязались с ее внешним обликом. Так что все сомнения насчет Мэтью исчезли. И в каком же они теперь родстве? Если в Жозефине нет ничего от Мэтью, тогда она может… выйти за Вилли замуж. Ну вот наконец она призналась себе в том, о чем давно догадывалась. Жозефина любила Вилли. И это стало очевидным, после того, как Вилли познакомился с дочерью Симона Бентвуда и заинтересовался ею. Дружба молодых людей беспокоила Тилли — она хорошо могла себе представить, как отнесется к этому Симон, тем более что Вилли почти слеп.

И вдруг Тилли подумала: неужели в ее жизни никогда не будет покоя? Не будет дня в полном ее распоряжении, когда она сможет пойти, куда захочет, и будет делать то, что захочет. Вот именно — то, что захочет. Если бы она могла себе это позволить, то подобрала бы юбки и рванула бы к коттеджу, прямо в объятия Стива. Да-да, кинулась бы ему на шею, потащила бы его в постель. Странно, как с годами меняется человек. Она никогда не любила так, как сейчас, хотя внешних проявлений этой любви практически не было.

— Я могу поговорить с тобой наедине, мама? — Последнее слово Жозефина произнесла нерешительно.

Тилли это заметила. Она взглянула на девушку, которая перестала быть ей дочерью, даже приемной, и спросила:

— Ты извинишь нас, Вилли?

Юноша некоторое время всматривался в них, прищурив левый глаз, потом круто развернулся и вышел из комнаты. Жозефина заговорила сразу же:

— Ты так не волнуйся, мама. Рано или поздно все бы обнаружилось. Вот только жаль, что все случилось так поздно. Я ведь много думала о том, откуда взялась. Я ждала возможности поговорить с тобой. Очень неприятно, что все случилось именно так.

— Но, — вздохнула Тилли, — почему ты так себя вела? Почему кричала на Вилли?

— А, ты об этом! — Жозефина подошла к окну. — Я хотела, чтобы он поехал со мной к дяде Джону. Там будут Бартоны: Пол и Алиса. — Она слегка повернулась к Тилли. — Знаешь, Пол единственный человек, который проявил какой-то интерес ко мне. Не тешу себя надеждой, что он может решиться предложить мне выйти за него замуж. Но он, по крайней мере, ведет себя со мной по-человечески. Он не обращается со мной как с черной служанкой, когда я молчу. Он не высказывает удивления по поводу моего интеллекта и выбора тем, когда я говорю. Вспомни, мама, здешние сливки общества только в последнее время стали относиться к нам ровнее. Дверь слегка приоткрылась, так сказать. А когда любопытство было удовлетворено, дверь эта снова захлопнулась. Бартоны — единственное исключение. Но все это не имеет значения, поскольку… — Жозефина снова отвернулась к окну. — Я была вполне счастлива дома, пока рядом был Вилли. Никакой другой компании мне не требовалось. Думаю, ты знаешь, мама, что я его люблю, и раз, как ты сказала… — она снова повернула голову так, чтобы видеть Тилли, и закончила, — ты сказала, что не думаешь, что твой муж был моим отцом, значит мы с Вилли не родственники, и ничто не мешает нам пожениться. Вот только одно: он всегда видел во мне всего лишь сестру. Он ведь не знал, как все обстоит на самом деле. — Жозефина подошла и остановилась перед Тилли и, став как будто еще меньше, призналась: — И еще — он любит эту Бентвуд.

Если бы когда-нибудь раньше Тилли спросили, какую девушку из двух она предпочла бы в качестве жены для своего сына, она бы честно ответила: «Ни ту, ни другую». Но сейчас у нее болело сердце за это темнокожее существо, открывающее ей душу. И она бы выбрала ее. В этом случае не было бы никаких последствий, разве что поднятые брови у местных аристократов, да слова деревенских: «А что вы еще от этих ждали?» Что же касается дочери Бентвуда… Тилли знала, что ее отец предпочел бы, чтобы она умерла, чем была замужем за ее сыном. Иногда, бывая на кухне, Тилли слышала разнообразные сплетни, и она была в курсе, что напившись Симон страшно ругал свою дочь. Тилли до сих пор удивляло, как такая любовь, в какой он клялся, могла превратиться в жгучую неконтролируемую ненависть. А еще она знала, что жена Симона этой ненависти не разделяет — за последние пятнадцать лет они четырежды случайно встречались, всегда останавливались и мирно беседовали, расспрашивая друг друга о детях, и обе понимали, что в других обстоятельствах могли бы стать близкими подругами.