Так получилось, что всю свою жизнь она была одинокой, хотя не совсем, как правильно заметил Стив, ведь всю ее жизнь он был рядом. И сейчас тоже. А до этого была Бидди.

Бидди умерла десять лет назад, и как бы не хороши были Пег и Фэнни, полностью заменить мать они не смогли. Им не хватало ее теплоты и мудрости. Разумеется, грех было бы требовать большей преданности, чем преданность семьи Дрю. А с той поры как Фэнни вышла замуж за Биддла, он тоже стал членом этого клана и всегда защищал хозяйку от клеветы.

Странно, но ее все еще надо было защищать. Хотя все, что она сделала за эти шестнадцать лет, должно было бы смягчить сердца деревенских, за исключением, разве, ее открытой дружбы со Стивом.

Но часто ночью она томилась желанием иметь кого-то рядом, представляла себе лицо на подушке, говорила себе, что она идиотка, к тому же жестокая идиотка, ведь что она дала этому человеку в ответ на его бесконечную привязанность к ней? Только руку, а иногда, очень редко плотно сжатые губы.

И все же она знала, что встань она у алтаря и поклянись, что между ними так ничего и не было, сам Господь ей не поверит. И кто сможет его за это упрекнуть?

Тилли иногда задумывалась, как же обходится Стив в такой ситуации. Интересно, есть ли у него женщина, которую он возит в коттедж в горах? Он дважды возил ее туда, но каждый раз там присутствовали арендаторы. Некие мистер и миссис Грей. Питер Грей когда-то работал на шахте, где добывали свинец, но вынужден был оставить ее, подорвав здоровье. Он был мастер на все руки: расширил коттедж с обеих сторон, причем сделал это классно. За одиннадцать лет, что он там жил, дом вырос вдвое. Построил он также и баню, коровник и конюшню. Все это было сооружено с любовью из камней, которые Питер с женой таскали со склона горы. Но два года назад Питер умер, и Нэн, его жена, теперь уже совсем старуха, уехала к сыну в долину. После того как коттедж опустел, Стив ни разу не приглашал ее туда. Тем не менее, она знала, что каждые две недели он берет выходные. Еще она знала, что он частенько заезжает в гостиницу у дороги, а репутация этого заведения весьма сомнительна.

И что же из этого следовало? Что у него есть женщина. И кто бросит в него камень? Только не она; хотя при мысли об этой мифической особе у нее болело сердце, и она испытывала ревность, более подходящую для юной девушки, чем для пятидесятилетней матери семейства. Но Тилли совсем не выглядела на пятьдесят. Да и Стив тоже. Стив был на год ее моложе, но ему нельзя было дать больше сорока. В его волосах не было ни одного седого волоса, он сохранил стройность, что было необычно для человека, работающего в забоях. Но он следил за собой. Как он однажды шутливо сказал, когда она увидела его бегающим по горам: «Мне нельзя отставать от тебя».

Он часто бегал с Вилли, потому что ему требовался поводырь — его зрение медленно ухудшалось. Тилли было удивительно приятно видеть их вместе. Вилли нравился Стив. Хотя сын вообще ко всем хорошо относился. Он был настолько открытым и любящим, что Тилли иногда за него боялась. Только по-настоящему хорошие люди умирают в молодости, и она страшилась, что Бог заберет его к себе.

Была еще и Жозефина. Девушка прекрасно ладила с Вилли. Тилли подозревала, что он ей не просто нравится. Однако, что Жозефина думает, на самом деле узнать было невозможно. Ребенком она открыто проявляла свою любовь, требовала ответной привязанности, но по мере взросления, в ней стала проявляться некоторая сдержанность. Необыкновенно проницательная, она все видела, но говорила мало. У нее появились неприятные привычки: например, она могла сидеть целый час неподвижно, глядя в одну точку. В такие минуты казалось, что она покинула свое тело, оставив только оболочку. Однажды в такой момент Тилли подошла и дотронулась до ее плеча. Жозефина обернулась и вяло спросила:

— Зачем ты это сделала, мама?

— Что сделала? — удивилась Тилли.

— Вернула меня.

— Вернула тебя? — повторила Тилли. — Откуда?

— Не знаю. — Жозефина встала и ушла, оставив Тилли в недоумении. Но вскоре девушка стала прежней: острой на язычок и сообразительной. Тилли забыла об этом случае, но через некоторое время произошло то же самое.

С недавних пор Тилли стало казаться, что между ними выросла стена. Она волновалась за Жозефину. И в это памятное воскресенье годы будто стерлись, изгнанные дикими криками, доносившимися из бывшей детской. Тилли вскочила, ей показалось, что там опять дети, и Жозефина закатывает истерику, потому что Вилли над ней подсмеивается. Но детей там давно уже не было. Теперь весь этот этаж занимал Вилли. Старая классная комната и игровая превратились в музыкальный салон — сын любил играть на фортепиано, и прекрасно владел скрипкой. Рядом находилась его спальня.

Комнату напротив, где когда-то спала Тилли, Вилли превратил в маленький музей, где каждый экспонат был сделан из бронзы, начиная от подсвечников и до маленьких фигурок животных. Тилли не разделяла это увлечение сына. А начало экспозиции положил дядя Неда Споука, тот самый, который учил Вилли бороться. На четырнадцатый день рождения Нед подарил Вилли бронзовую подкову на счастье, вот с нее и началась коллекция.

Когда наверху грохнуло что-то тяжелое, а крики Жозефины перешли в визг, Тилли выскочила из комнаты, и по лестнице взбежала на второй этаж. Непроизвольно она закрыла уши руками — вопли Жозефины и Вилли ужаснули ее. Ворвавшись в музыкальную комнату, Тилли остановилась и просто-напросто окаменела: посредине стояла Жозефина, разрывая на мелкие клочки ноты и разбрасывая их во все стороны.

— Прекрати! Немедленно прекрати! — Теперь и Тилли тоже закричала. — Жозефина, слышишь, прекрати немедленно!

Девушка тут же остановилась, но затем схватила лежавшую на пианино скрипку, размахнулась и швырнула ее так, что она ударилась о комод и разлетелась в щепки.

— Нет! Ты рехнулась. Сука. Слышишь? Ты — сука.

Тилли замерла и уставилась на сына. Вилли, стоя на коленях, шарил руками в поисках разбитой скрипки. Люк подарил ему инструмент на день рождения. Скрипка была прекрасной и стоила немало. Но не это заставило Тилли оцепенеть. Ее сын, ее мягкий и вежливый сын, назвал девушку, которую считал сестрой и любил, сукой. Тилли впервые слышала, чтобы он ругался.

Она повернулась к Жозефине, которая перебежала комнату и теперь стояла над Вилли. Не обращая внимания на присутствие Тилли, как будто та была невидимкой, девушка взвизгнула:

— Может быть, я и сука, но не такая как твоя свинарка и коровница. Ладно, я сука, а ты, Вилли — ублюдок. Глупый одноглазый ублюдок.

В жизни Тилли были моменты, когда гнев настолько поглощал ее, что она не могла отвечать за свои поступки, как в тот раз, когда она вцепилась ногтями в лицо Альваро Портеса. Вот и теперь она прыгнула вперед, схватила Жозефину за плечи и рывком швырнула на середину комнаты. Та еле устояла на ногах, а Тилли в бешенстве проорала:

— Не смей! Не смей так называть моего сына! Ты меня слышишь?

Жозефина как будто опомнилась, но гнев все еще пылал в ее глазах.