Арестуют – это вряд ли. Впрочем, всякое случается.

– Поэтому я настаиваю: говорить с начальником городской стражи буду я. С глазу на глаз, без вашего присутствия. В интересах дела. Обещаю не утаивать тот факт, что вы покинули место происшествия.

Отец со свистом втянул воздух сквозь зубы.

– Также я не утаю, как ваше исключительно благоразумное поведение помогло дознанию. Готов поспорить, что ваша скромность, ото-сан, не позволила бы вам упомянуть об этом замечательном факте. Вам все ясно?

Долгая пауза.

– Да, – выдавил отец.

– Тогда предлагаю ложиться спать. Завтра у нас трудный день.

Засыпая, я думал о том, что был груб с отцом. Непростительно груб; очень даже простительно. Вот и отец простил, более того, искренне благодарен мне за эту грубость. Напор, приказной тон, демонстрация превосходства в ранге, требование подчиниться, несмотря на добродетель сыновней почтительности… Пользуясь насилием, как лекарь пользуется острым ножом и горьким снадобьем, я вынудил отца принять мои условия. Тем самым я позволил ему сохранить лицо, не рискуя в то же время взысканием по службе.

Во сне ко мне явился господин Сэки. «Неслыханная проницательность! – хвалил он меня. – Немыслимая мудрость! Не будь ваш достойный отец жив, я бы взял вас, Рэйден-сан, в приемные сыновья…»

Стражники, дежурившие с утра у ворот в нашу управу, ощутимо нервничали. Переминались с ноги на ногу, глядели мимо меня. Должно быть, дозорные на пожарной вышке беспокоятся меньше, завидев огонь в центре квартала.

– Господин Рэйден! – решился один, по всей видимости, старшина. – Господин Сэки велел вам без промедления явиться на задний двор. Прошу прощения, он так и сказал: без промедления! Мы собрались за вами посылать, а тут вы сами пришли…

На съедение господину Сэки, читалось в его выпученных глазах.

Я рванул с места, забыв даже поблагодарить старшину за заботу. Истинный самурай, учил меня отец, бегает с достоинством и величавостью. Он использует только ноги, прижав руки к телу и выпрямив спину. Почему? Потому что истинный самурай – тут лицо отца делалось значительным – даже на бегу ведет себя пристойным образом. Воплощение суровой сдержанности, он всегда готов выхватить оружие, держась за рукояти плетей. Но если его вдруг увидит господин, самурай должен являть собой пример усердия. Ты понял, позор семьи? Я заверял, что понял. Я даже демонстрировал отцу, насколько я усвоил его науку. Увидь меня отец сейчас, не миновать бездельнику Рэйдену свирепой головомойки. Я бежал как распоследний простолюдин, когда тот спешит на пожар, как вор, удирающий от стража порядка – наклонясь вперед, размахивая руками, храпя громче, чем загнанный конь, и начисто забыв, что значат достоинство и величавость.

Если это называется «без промедления», значит, у меня есть оправдание.

Клетка с Лазоревым драконом, которую я прихватил из дому, болталась, грозя вырваться из пальцев и улететь в небеса. Полагаю, дракона тошнило.

На задний двор я ворвался, будто ураган. И чуть не врезался в толпу хмурых, перешептывающихся, озабоченных мужчин, разбросав их в стороны. Это были дознаватели всех рангов; среди них можно было заметить архивариуса Фудо и секретаря Окаду. В первый миг мне показалось, что я нахожусь вовсе не на заднем дворе управы. Память живо нарисовала мне двор усадьбы, расположенной дальше по улице, в глухом углу; двор, ровный как плац для строевых занятий, усыпанный мелким вулканическим гравием…

На том дворе я, дурея от сомнений, выбирал слугу. Ходил среди безликих, задавал вопросы, выслушивал ответы. И наконец выбрал Мигеру, еще не зная, как тесно нас свяжет судьба – и к чему приведет мой случайный выбор.

Сравнивать эти дворы, усматривать что-то общее между толпой бесправных каонай и собранием почтенных дознавателей – за одни такие мысли меня следовало бы отправить на остров Девяти Смертей. С другой стороны, если бы мысли приравнивались к преступлению, я бы только и делал сутки напролет, что вспарывал себе живот, зашивал и снова вспарывал, словно портной-неумеха.

– Грамота! – услышал я истошный вопль.

И снова, глухо как из бочки:

– Гра-мо-та! Гра-мота!

Сослуживцы расступились. Как по коридору, я прошел к постройке, где содержался монах Нобу. Дверь была заперта, окно плотно забрано ставнями. Стены толстые, да. И все равно было отлично слышно, как монах кричит мальчишеским голосом, не переставая:

– Гра-мо-та! Грамота о фуккацу! Гра-мота!

– И так всю ночь, – сказал Сэки Осаму. Я и не заметил, когда старший дознаватель подошел ко мне. – Весь вчерашний день. Все утро, с рассвета. Короче, все время с того момента, как вы поместили его сюда.

Господин Сэки сокрушенно вздохнул:

– Я надеялся, что он сорвет голос, охрипнет. Я зря надеялся. Ваше мнение, Рэйден-сан?

– Падаю ниц, – откликнулся я, – молю о прощении.

Жестом Сэки Осаму остановил меня, не позволяя опуститься на колени.

– В чем вы виноваты? – осведомился он, рассматривая меня с подозрительной задумчивостью. – Если вы просите прощения, значит, есть и вина?

Я развел руками: в чем-нибудь, да виноват!

Вокруг переговаривались сослуживцы. Предлагали заткнуть монаху рот кляпом. Завязать полосой ткани. Сторонники крайних решений утверждали, что если отрезать человеку язык, он начинает вести себя гораздо тише. Начнет выть, возражали скептики. Только хуже будет.

– Гра-мо-та! Гра-мота!

– Его кормили? – спросил я. – Поили?

Господин Сэки кивнул.

– По нужде выводили?

– Да.

– Сбежать пытался?

– Нет. Ест, пьет, выходит, облегчается, возвращается. Дает себя запереть. Просто орёт не переставая. Грамоту ему, стервецу, подавай! Еще и требует!

Сейчас старший дознаватель был очень похож на соседа-лавочника, когда Шиджеру вспоминал злобные проказы Иоши. Похож словом и видом, но не одеждой. Несмотря на отсутствие формального повода, Сэки Осаму был одет как для официальной церемонии. Темно-зеленое верхнее кимоно из шелка уруси, с лаковыми нитями и гербами службы; поверх него – черная накидка с личными гербами, вышитыми белым шелком. На голове – чиновничья «воронья» шапка, тоже черная, крытая лаком. Вид начальства будил в моем сердце дурные предчувствия. Если господин Сэки собирался на важный прием и задержался в управе только из-за меня, верней, из-за моего буяна-перерожденца, мешающего спокойной работе…

– Рэйден-сан, вы доказали факт совращения? Убийства?

Чувствовалось, что начальство ничего так не желает, как поскорее выписать мелкому – жирному! – паскуднику искомую грамоту. Выписать и выгнать пинками за ворота.

– Каким образом мальчишка погиб? Ему сломали шею? Придушили? Ударили головой о стену?! Набили полный рот тряпья, чтоб не вопил?!